Запретная зона - [34]

— Мерси, Вергилий! — крикнул Петр вдогонку.

Фыркнул унитаз, и из кабины, широко улыбаясь, вышел незнакомый пожилой полковник.

— Избегая по известной причине рукопожатия, от души присоединяюсь к поздравлениям, — сказал он, направляясь к раковине.

— Спасибо, меня еще никогда не поздравляли у параши.

Покинув под смех полковника помещение, ставшее для него церемониальным залом, Петр вышел на улицу и неторопливо зашагал в сторону метро. У памятника Пушкину он остановился, вынул из кулька подарок Каменева… но тут же спрятал его обратно и оглянулся по сторонам. В кульке оказался новенький автоматический американский пистолет «гардиан».

— Дурак ты, Сашка, — вслух сказал Петр и, сплюнув, посмотрел на памятник: — Это я о Каменеве, пардон.

Уже в вагоне метро, еще раз украдкой заглянув в кулек, он обнаружил конверт. На специальном бланке было напечатано: «гр. ШВЕЦ ПЕТР ИВАНОВИЧ, ст. следователь по о. в. делам Ген. прокуратуры РФ, имеет право на хранение и ношение именного автоматического пистолета «гардиан», мод. 270, 25.119/58.354.6.1. и боеприпасов к нему». Дальше стояли дата печать и подпись начальника Главного управления по борьбе с организованной преступностью МВД России. Вздохнув с облегчением, Петр рассмотрел подарок. На хромированной поверхности затвора было выгравировано: «П. И. ШВЕЦУ В ДЕНЬ СОРОКАЛЕТИЯ ОТ ОПЕРГРУППЫ ТОВАРИЩЕЙ». «Ну, Каменев, ну, пройдоха!» — улыбнулся Петр и спрятал пистолет в карман плаща.

Время от времени в вагоне метро раздавались душераздирающие крики. Кричала пожилая, прилично одетая женщина в шляпке с вуалью, содержать которую в психиатрической клинике у государства не нашлось средств. Никто не обращал на нее внимания: люди привыкли жить среди сумасшедших. Зато Петр заметил, что несколько пассажиров испуганно косятся на его карман. На станции «Измайловская» вагон заметно обезлюдел.

Придя домой, Петр налил себе рюмку коньяку, прошелся по старой, доброй квартире, в которой прожил всю свою жизнь вместе с отцом и матерью, ныне покоившимися на Гольяновском кладбище. Мир вещей, заполнявших жилище, придавал ему особый уют. Статуэтки на старом комоде, подшивки «Огонька» за пятидесятые, каждой страницей напоминавшие о беззаботном и несомненно счастливом детстве, сталинская «Книга о вкусной и здоровой пище», бесчисленные тома «Мира приключений», сыгравшие роковую роль в выборе профессии, многократно перечитанное собрание сочинений любимого Тургенева 1949 года, хрусталь, не добитый за сорок лет на семейных торжествах в честь октябрей, маев, новых годов и дней рождения; первый приемник «Неринга» на полированных ножках и картины отца на стенах… Петр дотрагивался до вещей, вдыхал ностальгический запах родного дома — нафталина, книжной пыли, чуть подгнивших половиц и стен, пропитанных парами тысячекратно готовившихся на плите вкусных вещей. Вот в эту вазу мать ставила цветы. Эти часы были подарены отцом на его, студента 1-го курса юрфака МГУ, восемнадцатилетие. Петр подкрутил механизм «Ракеты», и часы на ветхом кожаном ремешке пошли.

Выпив еще рюмку, он откинулся на спинку кресла-качалки в комнате, некогда бывшей его детской, и закрыл глаза. Взору предстали молодые отец и мать у фонтана Дружбы Народов на ВДНХ, водная прогулка по Яузе, лагерь «Приморский» у подножия Аю-Дага, Сандуновские бани, которые они с отцом посещали еженедельно, и многое, многое другое, почему-то непременно связанное с водой. Потом организм взял реванш за бессонную ночь (все-таки — сорок!), и все воды слились в единое русло «жадного Ахеронта» из каменевской тирады — мифической реки в подземном царстве мертвых.

Разбудил его дверной звонок. Нащупав на журнальном столике очки, Петр отворил дверь. Первым, что он увидел, был огромный букет хризантем, закрывавший туловище и лицо гостя. На ногах букета были эластиковые тренировочные штаны и новенькие итальянские кроссовки.

— Дорогой Петр, — сказал букет голосом Столетника, — я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало…

Женька оперативно налил в пыльную вазу воды, всунул туда цветы и закрыв коньяк пробкой, спрятал его в холодильник.

— Поскольку у меня жесткий режим, — сказал он, — и я с утра не пью, побереги эту жидкость до нашего возвращения из театра.

— Из какого еще театра? — улыбнулся довольный Петр.

— Не из анатомического, к которому ты наверняка привык, и даже не из театра военных действий, а из Учебного театра ГИТИСа, куда тебя персонально приглашает тамошняя прима Вероника Сабурова на премьеру спектакля по пьесе великого вьетнамского композитора Расула Гамзатова «Чайка». Надеюсь, ты не созвал гостей на свой сомнительный праздник?

— Почему ты на это надеешься?

— Потому что прима просила быть непременно, А сейчас — извини, мне нужно бежать. Ровно в шесть часов вечера после войны я за тобой заеду.

Женька изобразил бег на месте, потом набрал скорость и побежал к двери.

— Погоди, погоди, ты хоть спросил…

— Галстук не забудь! — донеслось с лестничной площадки этажом ниже.

К восьми часам Женька уже пробежал свои тридцать километров. Мозг освободился от неприятных мыслей, мучивших его со вчерашнего вечера, и теперь был занят составлением планов. День обещал быть хорошим и увенчаться большим сабантуем в честь Никиной премьеры и юбилея Петра.