Если бы не дурацкое воспитание, я бы мог жить припеваючи.
Предложения припевать поступали в большом количестве, но именно из-за этого самого воспитания я их в том же количестве отвергал. Говорят, основы воспитания закладываются еще в утробе матери или, по крайней мере, до четырех лет. Потом воспитанного плохо можно только убить и родить нового, чтобы воспитать хорошо. Так что бандитов (старше четырех лет) в тюрьмы сажают вовсе не переделки ради, а изоляции от общества для. Или наоборот — для их изоляции от дурного влияния общества.
Поскольку мне уже тридцать лет, мое воспитание давно закончено, и я им вполне доволен, а дурацким называю для самоуспокоения, потому что в третий раз не получается узел на галстуке.
— Дай сюда!.. Боже правый, и откуда у тебя только руки растут — ни черта не умеешь делать!
Это — моя младшая жена Лена (младшая — в смысле, моложе меня).
Впервые у меня не получался на галстуке узел, когда меня вызвали к начальству в первый раз. Чтобы уволить с работы. Тогда мы с друзьями наотрез отказались брать Белый дом (это было году в девяносто первом). Для нас это было делом нескольких минут, но мы просто испугались. Испугались, что назад придется выбираться по трупам. Я и до сих пор не могу себе представить, как бы я перешагнул через труп Ростроповича или даже Руцкого. Потом начальство поменялось, нас не уволили, а совсем наоборот — оставили: где они еще найдут таких воспитанных, которые без пререканий будут штурмовать больницу в Буденновске?
— Спасибо, Леночка. У тебя золотые руки.
Леночка работает на фабрике, где делают деньги — в прямом смысле, — но тоже не так воспитана, иначе делала бы их больше.
Да, так вот, после этого штурма галстук у меня не завязывался во второй раз. Меня опять оставили и даже повысили — сделали инструктором.
Теперь меня вызывают в третий раз, но теперь есть кому завязывать галстук: став инструктором, я взял штурмом Лену. Вот уже два года мы беспечно счастливы, но не думаю, что меня вызывают из-за этого. Так как места выше уже заняты, есть все основания полагать, что пора сдирать копыта.
Есть такое понятие: возрастные ограничения. Это когда мысль опережает действие. Например, чтобы пробить бронежилет, нужно всадить две пули в одну точку. А ты выпускаешь не две, а одну, перед второй успев сообразить, что захват производится в сауне и на террористе нет бронежилета. Это когда мышцы становятся менее эластичными, и ты вместо тысячи раз можешь отжаться от пола только девятьсот девяносто девять. Это когда притупляется реакция, и ты выбиваешь нож из руки террориста не тогда, когда он о нем подумал, а когда уже полез за ним в карман. Конечно, есть ребята покруче, помоложе и похолостее меня, обижаться тут не на кого — сам воспитал на свою голову!
В конце концов, балерины уходят на пенсию в двадцать пять и ни на кого не обижаются. А я ведь не балерина — я сотрудник антитеррористического подразделения «Альфа», а это значит, что у нас есть свой Союз ветеранов и обо мне позаботятся.
— Ну давай, целуй меня и иди, а то опоздаешь, — сказала Лена и, перекрестив меня, добавила: — Господи, хоть бы тебя уволили!
В кабинет начальника Управления по борьбе с терроризмом генерал-полковника безопасности Коробейникова я вошел в полдень — по радиоточке в приемной как раз передавали время. В этом ранге он встречался со мной впервые — его назначили с приходом очередного директора недавно, — но знал меня хорошо, как, впрочем, и всех остальных: он был отцом-основателем нашей группы и отбирал в нее людей лично. Именно ему я обязан большей частью своего воспитания.
— Здравия желаю, товарищ генерал, — поприветствовал я бывшего наставника, хотя генералов в кабинете оказалось двое: еще один — милицейский. Но не говорить же: «Товарищи генералы» — прозвучит как насмешка.
— Садись, Веня, — показал глазами на стул мой генерал. — В ногах правды нет. Хоть правды нет и выше.
Если бы мы тогда не отказались штурмовать Белый дом, он бы теперь так не шутил.
Вообще-то меня Игорем звать. А фамилия — Вениаминов. Но почему-то со школьной скамьи все зовут меня Веней — проще им так, что ли? И Лена меня зовет Веней. Иногда ласково — Веником.
— Познакомьтесь, Андрей Васильевич. Капитан Вениаминов.
Милиционер протянул мне руку через стол.
— Рудин, — представился коротко. — Судя по вашему послужному списку, мы с вами должны были встречаться в октябре девяносто третьего.
Встречались — это громко сказано. Кого я только не встречал в том октябре в дымных коридорах пресловутого Белого дома!
— Да, я вас узнал. Только вы тогда в противогазе были.
Шутка была рассчитана на моего генерала, но засмеялись оба.
Не смешно было только мне — я увидел перед милиционером на столе свое личное дело и сразу все понял: сейчас Коробейников начнет продавать меня в МВД этому Рудину — в какой-нибудь СОБР или ОМОН.
— Ты на море давно не был? — неожиданно спросил Коробейников.
— Почему? В прошлом месяце был. Когда арабы танкер захватили.
— Сколько ты там пробыл?
— Минут тридцать. Мы же сразу вертолетом обратно.
— Вот видите, даже искупаться не довелось, — улыбнулся милиционер.
