Запретная женщина, или Первая жена шейха - [92]

Он вздохнул, и значение этого вздоха было не определить.

— Мы с тобой муж и жена, — произнес он четко и в то же время с нажимом. — И это навсегда.

На этом тема была для него исчерпана, и вечер закончился. Мы в мрачном настроении покинули отель «Метрополитен».

Так как нам нельзя было одним, без компании, показываться на людях, нам не оставалось ничего, кроме гнетущей тишины огромной квартиры. Ни террасы, ни балкона, ни моря — только песчаная пыль и тоска.

На следующий день мы проснулись ещё раньше. Превратить такой длинный день в ночь было просто невозможно. Во всяком случае, до тех пор, пока мы прятались и не имели возможности превращать ночь в день. Халид почти все время говорил по телефону. Я от скуки начала фотографировать его во всех возможных ракурсах. Я не могла налюбоваться его профилем в обрамлении ихрама в красно-белую клетку. Если бы мы не сидели в этой мрачной многокомнатной клетке, снимки получились бы потрясающие.

— Надо позвонить твоей маме, — предложил вдруг Халид.

Этого ещё не хватало. Мама сразу же почувствовала бы мое подавленное настроение. Даже если бы я шутила и смеялась. А мне никого не хотелось подпускать к своей боли. Халид удивился. Он не понимал, как это можно не хотеть поздороваться с родной матерью и сказать ей несколько слов. Да и как он мог меня понять?

— Набери лучше номер Айлин. А ещё лучше — давай навестим их, а?

Во мне затеплилась искра надежды на вожделенную «смену декораций». Но разочарование не заставило себя долго ждать. Халид сообщил, что после обеда должен прилететь из Каира Набиль. В конце концов, я в расстроенных чувствах набрала номер Айлин.

Хотя, что я могла ей сказать? В присутствии Халида я все равно не могла бы нормально поговорить с ней. Во всяком случае, о вещах, которые меня в этот момент волновали.

В Абу-Даби никто не брал трубку. Проблема разрешилась сама собой.

После обеда стало ещё «веселей». С трех до шести я просидела одна в запертой квартире. Халид ездил в аэропорт встречать Набиля. По всем радио- и телеканалам неумолимо звучали суры Корана, и каждая минута была для меня суровой проверкой выдержки и самообладания. Арабского я не понимала, читать мне было нечего, телефона в квартире не было. Я вдруг оказалась наедине с собой, и получилось, что Рамадан, время размышлений и отрешения от мирской суеты, настиг меня помимо моей воли.

Вся моя жизнь пронеслась у меня перед глазами, и я чувствовала, что скоро то же будет и с моей любовью. Любила ли я этого гордого красивого араба, который мог процитировать каждую суру Корана наизусть? Любила ли я его ещё или просто цеплялась за какие-то светлые воспоминания, за сказку? Может, это просто пустыня с её звездным небом над прибрежными дюнами, с её покоем, лившимся в душу, как бальзам, рождала во мне невыразимую тоску? И Дубайский Крик со своими ветряными башнями, пузатыми дау, которые ещё сто лет назад бороздили волны между Индией и Африкой? Причудливый силуэт города, напоминающий театральные декорации, островок роскоши, зона слияния Востока и Запада, а сразу за ним, на огромных базарах, по-прежнему жил своей жизнью древнеарабский мир?

С чего же все началось? Я вдруг вспомнила Файзаля, Англию, и мне стало стыдно. Перед Файзалем.

Наконец, через три часа, Халид вернулся из аэропорта.

— Дорогая, мы едем ужинать вместе с Набилем. Он ждет внизу, в машине. Так что поторопись, пожалуйста.

Этого я, конечно, не ожидала. Но благодаря сердечности, с которой встретил меня Набиль, мы с ним опять почувствовали себя друг с другом легко и непринужденно.

К моему удивлению, мы в первый раз в Дубае пошли в местный ресторан. В зале на втором этаже, куда мы вскарабкались по крутой лестнице, царила необыкновенно уютная, по-восточному колоритная атмосфера. Темные фигуры закутанных с ног до головы арабок так доминировали на этой живой картине, что в первое мгновение показались мне черным облаком. Я смущенно шла мимо столиков. Только после того как официант принес нам воду и верблюжье молоко, я отважилась украдкой осмотреться. Целые семейства, причем женщины лицом к стене, спокойно сидели и терпеливо ждали окончания дневного поста. Ещё несколько минут — и в окно ворвется голос муэдзина с ближайшего минарета. Я подумала: интересно, не испытывают ли они все какой-то дискомфорт от присутствия европейки без покрывала? Халида спрашивать было бесполезно. Он, конечно, не сказал бы мне правду, если бы это было именно так. Но может, люди в этом регионе, вблизи Персидского залива, отличаются большей терпимостью и открытостью, чем другие арабы?

Тем временем муэдзин возвестил окончание поста. Вся публика сразу же поднялась и принялась за угощение. Я с изумлением увидела, как одна арабка даже во время еды умудряется прятать лицо.

Приподнимая левой рукой покрывало, она правой ловко совала под него вилку.

Несмотря на покрывала, женщины были окружены особой аурой женственности. Словно в некой игре, они, всего лишь поднимая и опуская глаза, держали своих мужчин в плену своего обаяния и лишали их рассудка.

Когда мы вышли из ресторана, мне стало легче, потому что все это время я чувствовала себя среди этих изящных невидимок каким-то инородным телом. И я понимала, что так быть не должно. Все могло бы быть иначе. Виноват во всем был Халид. Все было в его руках. Это он обрек меня на такие муки. Я злилась на него, на себя, на Бога, на весь свет. Я вдруг со всей отчетливостью ощутила невыносимость своего положения.