Запретная женщина, или Первая жена шейха - [10]

Наконец на горизонте показались Микены. Сойдя на берег, мы, как пьяные, пошли по белоснежным, надежно укрытым от ветра улочкам, которые наподобие лабиринта сходятся где-нибудь через тысячу закоулков. Между белеными известью домами с голубыми ставнями то там, то тут возвышались белые церквушки. Владельцы некоторых бутиков уже развешивали на стенах и дверях вычурные тряпки, переливающиеся всеми цветами радуги. Местные Адонисы в узких джинсах и шортах живописно раскладывали подушки перед барами. Одним словом, Микены просыпались. Деревушку в одно мгновение наводнили загорелые русалки и мускулистые мужчины в пляжных костюмах. Между домов вдруг вспыхнул темно-синий треугольник моря. Откуда-то поплыли чарующе-отрешенные звуки — песня Нила Даймонда. «America, America, they’re coming to America», — все отчетливее слышалось в переулке.

У меня по спине пробежал легкий озноб. И почему я не в Америке? В Калифорнии, с Халидом? Мужчину с черными волосами с проседью и усиками а-ля Сальвадор Дали, похоже, забавлял восторг двух молодых туристок, которые, застыв на месте и раскрыв рот, любовались этой идиллией. При виде вывески над входом мы не могли сдержать улыбок: «The Dreammaker». Все как по заказу. Внутри на стенах развешаны были картины с известнейшими видами Микен, с церковью Парапорциани и ветряными мельницами. Между ними — стихи в рамках. В комнате царили покой и мир, ложившиеся бальзамом на душу.

Мы вышли на улицу, и звуки Нила Даймонда привели нас прямо в прибрежную таверну. Маленькие шаткие деревянные столики были ещё пусты. Грек с морщинистым лицом и густыми усами, разводивший огонь в гриле, схватил висевшего рядом на веревке осьминога и бросил его на решетку. Между делом он подмигнул нам и пробормотал что-то по-гречески. Он не торопился. За спиной у нас потрескивал и шипел огонь. Шум эгейских волн, запах жареного тунца и постепенно раскаляющееся желто-оранжевое солнце — мы совершенно растворились в этой атмосфере. Время от времени, ещё не отойдя от качки, мы вдруг непроизвольно хватались руками за столик, чтобы не упасть со стульев, и смеялись.

К нашему изумлению, перед нами на столике вдруг появились тарелка с жареным осьминогом и две рюмки узо[13]. Ухмыльнувшись, грек поспешил назад, к грилю. Похоже, нас приняли как своих. Тем временем пришли несколько рыбаков. Но куда же подевались все туристы? Может, мы случайно угодили в таверну для местных? Перед нами вдруг опять выросла тарелка жареной рыбы, хотя мы ещё ничего не заказывали.

Один из рыбаков, видимо побойчее других, придвинул стул к нашему столику и показал нам, как нужно есть эти маленькие жареные рыбешки. Он выдавил на них лимонный сок, обильно посолил и сунул в рот сразу несколько штук с головами и плавниками. Мы возбужденно хихикали. Это был мускулистый, очень видный мужчина, тоже с густыми черными усами. Он то натягивал свою видавшую виды капитанскую фуражку на лоб, то гордо сдвигал на затылок.

Тем временем солнце закатилось за горизонт, а вместе с ним померкли мои мысли о Халиде. К нашему столику давно было придвинуто ещё несколько; компания разрасталась, пока мы не оказались в окружении рыбаков. На столе беспрерывно появлялись новые тарелки с рыбой. Сацики, фета, картофель фри, морской еж. Мы с удивлением смотрели, как какой-нибудь смельчак клал на ладонь морского ежа прямо с колючками и ударом ножа рассекал его на две половинки. Скользкая оранжевая масса по вкусу мало чем отличалась от морской воды. Но общая атмосфера и настроение с лихвой окупали все «издержки».

Когда мы наконец, уже довольно поздно, пустились в обратный путь к нашему пансиону, в узких улочках гремели музыка и барабанный бой. Перед каждым баром пестрели толпы поющих и танцующих людей. Каждый стремился перещеголять других в веселье и вычурности наряда. Повсюду бродили «марсиане» в серебряных костюмах и с антеннами на голове.

Мне было неловко за нашу чересчур будничную одежду; хотелось стать невидимкой. На Иоланду все это не произвело никакого впечатления. Она недолго думая потащила меня в легендарный «Пьеро». Там народ танцевал вообще на столах, а на стойке бара отплясывал под фонограмму одетый в женские тряпки пуэрториканец Карлито. Публика, преимущественно мужчины, поощрительно кричала и улюлюкала. Все — и женщины, и мужчины — были в диком восторге от маленького, неподражаемого Карлито.

Иоланда в ту же ночь укатила на другой конец острова. Я, разобидевшись на нее, на следующее утро пошла в «Олимпик эруэйз».

— К сожалению, ни на один ближайший рейс в Афины билетов нет, — равнодушно сообщила мне дама в окошке и предложила заглянуть завтра.

Но «завтра» было то же самое. На третий день была нелетная погода — слишком сильный ветер, — а на четвертый я уже привыкла к «марсианам».

* * *

В следующие месяцы я заметно успокоилась. Я могла неделями тянуть с ответами на письма Халида. Не то чтобы я забыла его — нет. Но в какой-то момент боль перестала преследовать меня повсюду. Она осталась позади, как остается позади порт, когда судно выходит в море.

Потом лето кончилось; дни становились все короче. Афиняне уже ходили в сапогах и пальто. В автобусе громко шутили и смеялись над проходящими мимо туристами в пляжных костюмах. И я смеялась вместе с местными.