Запомните нас такими - [13]

Знаю случай (дело происходило на моих глазах), когда застарелый ретроград, знаменитый своим неприятием всего нового, вдруг полюбил талантливого дебютанта и начал с юношеской непосредственностью ему помогать. Тут слегка испугался уже сам дебютант. «Не волнуйся! — пояснили ему умные люди. — Просто он разглядел в тебе последний свой шанс быть хорошим!»

Можно ли лишать наших противников этого «последнего шанса»?

Излишняя «боевитость», усердно воспитываемая у нас с детства, весьма вредна. Наверное, существует немало «историй с увольнением», в которых целиком виноват начальник. Но чаще, как я наблюдаю, конфликт этот любовно взращивается обеими сторонами. Хочется порой крикнуть: «Да поговорите вы пять минут по-человечески — и все у вас будет хорошо! Конфликт-то ваш не стоит выеденного яйца, а вы враги!»

Думай круглые сутки о своем деле — и все противники, не вынеся твоего невнимания, обидятся и исчезнут. Винить в своих поражениях окружающие обстоятельства так же бессмысленно, как обижаться на погоду. Кто, как не ты сам, должен обдумать и обеспечить свою удачу? Человек же, «побежденный препятствиями», — это пешеход, ударившийся о все столбы и с отчаянием заявивший: «Нет, здесь абсолютно невозможно пройти!» Конечно, карьеристы нехороши, но не правы и те, кто в угоду непонятно чему усиленно разрушает свою карьеру. Именно они открывают дорогу беспринципным карьеристам. «Не куй несчастье себе!»

Свобода в разные времена

В какой степени исторические обстоятельства определяют уровень осмысления действительности литературой? В каждую эпоху, естественно, этот уровень разный. В шестидесятые — семидесятые — восьмидесятые годы, когда я и мои ровесники жили и писали, странного было немало. Удивительное, например, дело: плохо помню даты выхода своих книг! С таким волнением писал, так долго ждал — а годов не помню. И думаю, это не случайно, потому что годы те никаких собственных запоминающихся примет не имели. Что преодолевали? Чего был подъем? Какой гремел съезд?.. Спросите что-нибудь полегче.

И тем не менее действительность, думаю, в моих книгах присутствовала, но действительность неофициальная, более того — не имеющая с официальной точек соприкосновения. А была ли вторая, неофициальная действительность? Думаю, любой, чья активная часть жизни пришлась на эту пору, скажет: конечно, была! «Блюстители» проморгали самое главное: успел сложиться наш мир, и, поскольку средняя продолжительность жизни (если ее не прерывать) не так уж мала, люди эти продолжали жить, творить, веселиться, снабжая мои рассказы материей. Удача была еще и в том, что успели появиться не только такие писатели, но и читатели, и даже редактора. Нам вполне хватало друг друга. Люди иного, официального плана если и появлялись в нашем кругу, то крайне редко, пребывание их было недолгим, и уход их сопровождался язвительными насмешками. Именно в этой атмосфере (весьма свободной и творческой даже по нынешним временам) и появился мой первый рассказ о том, как ловят шпиона в горе творога и постепенно весь этот творог съедают.

Были ли столкновения? Ответ мой не будет современно-прогрессивным... столкновений фактически не было! Перелистывая свои книги, не обнаруживаю в них конкретных дат и конкретных названий улиц. Мы по их улицам не ходили, так что и столкнуться было довольно трудно.

Порой, конечно, непонятный шум доходил до их ушей, пересечения происходили, но контактов не было и быть не могло — мы расходились, как в море корабли, иногда, к сожалению, приходилось даже разъезжаться, — но случаев контакта, взаимодействия с официальной реальностью я не помню. В результате — главное, грохочущее фактически прошло без следа, а творчески-иронический, свободный дух свободной литературы живет и теперь. Так что было действительностью?

Каковы реальные пределы творческой свободы и есть ли она? Думаю, не стоит долго разглагольствовать об ограничении свободы справа — тут все, как говорится ясно и ежу. Это, как говорится, не проблема, а беда. Тем более сдвиги в эту сторону зависят не только от нас — так что тут все ясно. От официальной несвободы все мы свободны, тут почти все мы единомышленники. Однако какой-то нажим, причем с неожиданных сторон, существует, и именно это давление наиболее результативно, потому что идет, так сказать, с тыла, от друзей. Недавно, выступая по телевизору, я совершенно искренне сказал, что немало интересного было и в те годы — работа, друзья, веселые игры с невеселыми обстоятельствами, закалившие нас. Неожиданно я получил много возмущенных отзывов: оказывается, по последним прогрессивным данным, я не мог в те годы жить хорошо! Выходит, для того, чтобы выглядеть в духе времени, прогрессивно-негативным, я должен отречься от своих ощущений! Некоторый нажим на свободу чувств с этой стороны в настоящий момент меня смущает больше всего. Люди запросто перечеркивают свои лучшие творческие годы — видимо, для того, чтобы сказать, что только сейчас наступила возможность для счастья. Установка неофициальная насчет того, как надо понимать действительность, о чем и как писать, оказалась вдруг еще более узкой и догматичной, нежели официальная. И главное, она как бы более обязательна, чем официальная, — официальные мы всегда «в упор не замечали», а эта, неофициальная (как и что надо писать