«Запомните меня живым». Судьба и бессмертие Александра Косарева - [98]

Я, разумеется, защищала Косарева, решения Бюро нашего ЦК. Жданов назвал мое выступление оппортунистическим.

Краток был Косарев: «Лично я чувствую себя абсолютно спокойно, потому что совесть моя чиста. Никогда я не изменял ни партии, ни советскому народу. Вот это я и должен заявить».

Стенограмма этого VII комсомольского пленума, наверное, где-то есть в архивах. Но ее, по крайней мере, полностью, пока нигде не напечатали. Я слышала, что некоторых аспирантов, которые писали диссертации по истории комсомола тридцатых, знакомили с некоторыми материалами. Капля в море. Но даже по ним какое представление об этом пленуме получить можно.

Даже за отрывками из стенограммы встает гнетущая атмосфера в зале. Те, кого критиковали, вроде бы имели право голоса, и слово им давали. Но дальше все происходило примерно в такой же хамской манере, как современные ток-шоу по телевизору — то у Соловьева, то у Киселева. Те же крики и беспредел. Им не давали говорить. Их оскорбляли с мест. Улюлюкали. Перебивали почти на каждом слове. Ясно, что даже не от природной наглости — от биологического страха, что, если они смолчат, завтра повяжут их.

Не брезговали ничем.

Выходит к трибуне Жданов, — вроде не дурак, вполне себе так компетентный партиец, — читает протокол допроса уже арестованного секретаря ЦК ВЛКСМ Горшенина.

Типа, вот, товарищи, послушайте, особенно те из вас, кто считает, что Косарев ни при чем! А вот Горшенин признался, что именно Косарев завербовал его в антисоветскую организацию! И в частности — вы послушайте только! — «давал ему „вредительские установки на распыление мелкокалиберных патронов, путем их передачи в деревню“».

В наши дни известно, что Горшенин подписал эту галиматью под чудовищными пытками. Но тогда, в тридцать восьмом, на пленуме, люди принимали это всерьез!

По воспоминаниям Пикиной, Александр Васильевич не сидел в оцепенении. Он то и дело вскакивал с места, выкрикивал, что это бред, клевета, требовал проверки фактов — никто не слушал, обрывали, не давали говорить.

Маленков поглядывал на блондинку Мишакову с восторгом кобеля, а на Косарева и Пикину — с открытым сарказмом.

Жданов назвал выступление Пикиной оппортунистическим.

Наконец, избранник Сталина Михайлов, который уже знал, что займет место Косарева, вышел и изрек партийный приговор:

— Косарев как политический деятель обанкротился!

Моей бабушке было не страшно и не стыдно рассказывать, что после моего деда комсомолом руководил стукач, карьерист, потому что это правда. И такие люди чаще всего выживают. В 1955 году Хрущеву зачем-то понадобилось угнездить Михайлова в качестве министра культуры СССР. Он служил пять лет, пока его не сменила легендарная мадам Фурцева.

Как только Пикина вернулась из ссылки и пока еще только присматривалась к послевоенной Москве, Михайлов пригласил ее к себе. Все еще красивый, с проседью, такой типичный киношный «секретарь парткома». Встал навстречу Пикиной, пошел навстречу, усадил в кресло, организовал чаю с печеньем, сам присел рядом.

— Валентина Федоровна, дорогая, замом к себе взять, конечно, не смогу, нет вакансий. Но просите любую другую должность, сразу решим вопрос!

— Спасибо, Николай Александрович, — сказала Пикина, — мне Хрущев предлагает работу в Комиссии партийного контроля при ЦК КПСС.

— Ага, ага, ну ладушки… А знаете, что я вам скажу, вспоминая то время? Вы, Валентина Петровна, оказались дальновиднее и умнее многих! За это вас уважаю!

— Это верно, — молвила Пикина, горько усмехнувшись, — дальновиднее… Спасибо! Давно решила: как только выберусь из лагерей и ссылок, сразу к вам!

— Не обижайтесь, Валя, — помолчав, сказал Михайлов, — правда в конечном счете оказалась на вашей стороне. А я вот недооценил, не понял ту обстановку… (Обратите внимание, какое легкое и простое объяснение, недооценил, не понял ту обстановку, зато выжили и он, и Мишакова. Вопрос, какой ценой? — А. К.)

Валентина Федоровна вспоминала:

— Вышли мы с этого пленума уже снятые с должности. Ради правды и памяти погибших моих товарищей должна сказать, что, вне всякого сомнения, в этом погроме под ширмой демократии сыграл свою роль Маленков. А первым дал санкцию Мишаковой на расправу с секретарями Чувашского обкома комсомола Шкирятов.

Еще в начале марта Косарева вызвал к себе член Комиссии партийного контроля при ЦК ВКП(б) Шкирятов: «Мишакова написала нам жалобу. Ставлю Вас в известность. Примите меры». Но на пленуме перепуганный Шкирятов стал говорить о том, что Косарев «совершил крупную политическую ошибку», что мы, Бюро ЦК ВЛКСМ, «хотели убить в Мишаковой всё сталинское, большевистское…»

22 ноября после последнего заседания этого черного пленума, когда они вернулись на Ильинку, Пикина позвонила по внутреннему телефону Косареву. Могла и зайти, их кабинеты находились рядом, но она понимала, в каком состоянии находится Александр Васильевич, поэтому решила выждать.

В зале, где столько раз проходили пленумы ЦК ВЛКСМ, Косареву обычно долго не удавалось вырваться из круга комсомольских работников. Ему жали руки, задавали вопросы, хлопали по плечу, брали автографы.

После ноябрьского пленума к нему не подошел никто. Никто ни о чем не спросил, не протянул руки. Он шел через проход между рядами стульев. В лучшем случае, некоторые смотрели ему вслед сочувственно. Но большинство просто отворачивалось.