«Запомните меня живым». Судьба и бессмертие Александра Косарева - [75]

Как мама познакомилась с моим отцом, она подробно не рассказывала. Говорила, познакомились на танцах с твоим папой, который тоже работал на Комбинате, а Норильск — это город-комбинат, и знаменитый его директор Завенягин был одновременно как бы и градоначальником, и министром, и царем.

Помимо политических ссыльных, в Норильске было полно вольнонаемных. Это те люди, срок заключения которых закончился, но ехать им было некуда. У одних погибла вся родня, у других отняли квартиру при конфискации. А если даже квартира каким-то чудом сохранилась, то ее во время войны давно заняли чужие семьи. Выселить их оттуда было трудно даже через суд, если предположить, что сталинский суд вообще принял бы такое исковое заявление!

И они оставались в Норильске. Какая-никакая, а главное привычная, работа тут имелась. Деньги платили. Какое-никакое жилье также было: либо свой балок — сооружение типа сарая из фанеры, досок и листового железа, — либо, кому повезло, своя квартиренка с центральными удобствами.

Лучше, чем ничего, хотя и за полярным кругом.

И уж точно лучше в том смысле, что вольнонаемные, бывшие враги народа, не встречали столько косых взглядов на работе, ненависти кадровиков, презрения соседей, как на Большой земле.

Так что мой отец после необыкновенных своих приключений и Норильлага, где едва выжил, предпочел остаться в Норильске.

И вот увидев девушку Лену Косареву, оператора флота, 19 лет, красавицу, Залман Давидович Мерзон влюбился.

Когда они встретились, ленинградцу Залману было что рассказать Лене, потому что к двадцати восьми годам на его долю выпало столько испытаний, сколько иногда не выпадает за всю жизнь старику.

Как только Сталин под странным предлогом двинул свои малообученные и плохо одетые войска в мерзлые финские болота, Мерзон сразу же напросился добровольцем. Стал заместителем политрука в 112-м запасном стрелковом полку. И в восемнадцать лет узнал, что такое война при диких морозах, что такое окопная жизнь зимой, что такое финские снайперы и что такое смерть, которая каждый день уносила красноармейцев.

Великая Отечественная война застала его в Брестской крепости. Он там тоже был заместителем политрука в 6-й стрелковой роте 2-го стрелкового батальона 44-го стрелкового полка.

Конкретно 22 июня 1941 года Залман оборонял крепость со всеми до последнего, до подвалов, из которых еще отстреливались выжившие воины и пограничники.

Уйти из крепости еще можно было в последних числах июня, когда немцы думали сначала подавить сопротивление, повесить на башне свой флаг со свастикой и уж двигать дальше, согласно блицкригу.

Но у них по-другому вышло. Русские сдавать крепость не захотели, главным образом, не по причине любви к Сталину, а потому что это был гарнизон, а в подвалах сидели их жены и малые дети!

Кстати, при Польше, когда началась Вторая мировая, в сентябре 1939 года еще до бомбежки немцев из Брестской крепости эвакуировали всех гражданских!

А когда уж обороняющиеся на все вроде были согласны, к этому моменту немцы обошли Брест и пошли дальше через Белоруссию, — отступать было некуда. Впереди Буг и граница.

Несмотря на советскую мифологию о том, что крепость держалась неделями, больше месяца, все закончилось примерно 29 июня.

Да и как было удержать немецкую махину 45-й пехотной дивизии при поддержке танков, артиллерии и авиации?

Неделю назад в форте было около девяти тысяч человек и 300 офицерских семей. К концу обороны почти 2000 солдат были убиты, около 6000 — попали в плен.

В том числе и мой отец Залман Мерзон.

Вообще-то Залман не был внешне ярко выраженным ашкенази, у которых обычно черные, часто курчавые волосы, карие глаза, нос с горбинкой. Отец был светловолос и голубоглаз, что давало ему шансы оспаривать свою национальность до последнего. А свободное владение немецким помогало ему делать это весьма убедительно: он слышал, как сами немцы говорили, что «этот блондин больше похож на арийца».

— Вы присмотритесь внимательнее, — взывал к немцам Залман в солдатских сапогах, рваной пилотке и перепачканной кровью гимнастерке без ремня. — Мои родители чисто русские люди!.. Моя мать немка, а фамилия отца Морозофф!

Сейчас я думаю, что «чисто русские люди», родители моего отца, — то есть мой дед, Давид Львович Мерзон, и бабушка, Ревекка Михайловна Мерзон, в девичестве Городинская, — вряд ли стали бы спорить с сыном, окажись они у стен крепости в окружении эсэсовцев-антисемитов. Но немцы нашли в Бресте старого еврея. То ли ему пригрозили расстрелом, то ли наоборот хорошо заплатили, но еврей согласился определять евреев среди пленных. Кому как не еврею опознавать?

Пленные красноармейцы стояли, выстроившись в длинные шеренги, вдоль них шел немецкий офицер с «Вальтером» в руке, сзади ковылял прихрамывающий старый еврей. Они вглядывались в лица людей. И вдруг, остановившись возле моего отца, «эксперт» сказал офицеру:

— Ich denke, das istein Jude! (Я думаю, это еврей!)

— Irren Siesichnicht? (Вы не ошибаетесь?) — спросил мой отец.

— Wohaben Sie Deutsch gelernt? (Где вы учили немецкий?) — спросил офицер у Залмана.

И отец рассказал немцу, что закончил в Ленинграде знаменитую Petersschule. Но немец все-таки не поверил, и Залмана потащили на допрос.