Заплесневелый хлеб - [42]

По воскресеньям для него снова, как и много лет назад, сделались привычными посещения кладбища. Он отправлялся туда утром, но не слишком рано, чтобы взглянуть на могилы своих близких и прежде всего на могилу покойной жены. После возвращения из Америки он вначале бывал там ежедневно, потом стал ходить раз в неделю, а когда поступил на работу в портовую таможню, и того реже — один, два раза в год.

Он и сам не заметил, как внуки постепенно отучили его от посещения кладбища. Он ходил с ними к морю, где обретал иной мир и покой, чем те, что находил на кладбище в первые годы после возвращения на родину, — тогда он чувствовал себя выбитым из колеи, его преследовали воспоминания о жене. Но теперь, как и в те далекие годы, он находил покой только на кладбище. Однако это чувство уже не было похоже на прежнее, оно угнетало его, заставляло погружаться в свои мысли, жить в ожидании еще более полного, окончательного покоя. Теперь он оставался на кладбище недолго. Менял воду в цветах или ставил новые, если удавалось их раздобыть, прочитывал несколько молитв, да и то не до конца, потом некоторое время стоял, прислушиваясь к тишине.

Порой до его слуха доносился издали шум прибоя. Он вслушивался, и ему казалось, что сердце его начинает биться сильнее. В такие минуты ему очень хотелось пройти те полкилометра, что отделяли его от берега моря, и вновь увидеть его яркие краски, любоваться им. Но он не решался. Да и к чему это ему теперь? Ему уже нечего больше ждать от жизни. Совсем нечего! Он ходил по дорожке, мимо родных могил, смотрел на надгробия, потом останавливался у ниши, за которую отработал, починив и покрасив статую святого в кладбищенской часовне. Отмеченная косым крестиком, нанесенным красным карандашом, ниша ждала его, и он чувствовал, что пройдет не так уж много времени и он окажется здесь. Но это не волновало и не огорчало его.

«Умру один, как пес. Что делать… Как знать, может, так мне на роду написано! — думал он, выходя с кладбища. — Может, люди скажут, что я это заслужил».

Он вспомнил давнюю историю, которая произошла больше пятидесяти лет назад. Тогда в семинарии он швырнул чернильницу в учителя латыни, священника, который взял себе за обыкновение называть его «рыжим». В тот раз он не сдержался, и его выгнали из семинарии, а ведь мать так хотела, чтобы он учился там, она с детства повторяла ему: «Блаженна семья, давшая еще одного слугу божьего». К счастью, он не попал в цель, чернильница разбилась вдребезги о стенку совсем рядом с головой учителя. Этот проступок вызвал большой скандал и даже внушил многим ужас. Люди в их краю стали поговаривать об отлучении Паоло от церкви, и первое время крестьяне, завидев мальчика с шапкой вьющихся огненных волос, с озорными глазами, обходили его стороной, уверенные, что это дьявол научил его швырнуть чернильницу в служителя божьего.

Но что значит, в сущности, на роду написано — божья кара? Ему нужно только одно: чтобы его оставили в покое, он не желал никому зла и не хотел, чтобы ему причиняли зло. Он был стар, и ему оставалось только терпеливо ждать и твердить себе, что ему все равно, в какой миг навеки закрыть глаза. Ведь уже давным-давно прошли те времена, когда он хотел начать жизнь сначала, готов был стать кем угодно.

«Пусть даже я снова буду заниматься своим дурацким ремеслом, лишь бы начать все сызнова!»

Тогда у него еще была надежда, крепкая вера, а что от нее осталось — жизнь подтачивала ее день за днем и год за годом.

Начать жить сначала?! Он печально улыбнулся. Теперь у него даже не было такого желания. А ведь как в свое время успокаивала его эта мысль, какую веру вселяла! Встречаться с людьми, будто впервые, не подозревая, что уже знал их прежде, что любил их или ненавидел, побеждал или был вынужден защищаться. Принимать, словно в те далекие годы, когда еще верил в них и видел в жизни только дружбу и любовь, а не борьбу, не злобу. Правда, многие люди были такими же, как он, по крайней мере его близкие. Несчастные! Они боролись за существование, точь-в-точь, как он сам. В его возрасте не стоит кричать о том, что он не в силах больше терпеть. У него одно только желание: уйти из жизни без мучений. Он желал этого, как единственной милости, на которую еще имел право. Умереть незаметно для себя — лечь спать и закрыть глаза навсегда.

Ассунте, как и отцу, казалось, что они не виделись уже несколько лет. Ей хотелось увидеть его, чтобы хоть на несколько часов почувствовать чью-то заботу о себе, ощутить, что она не одинока в своей жестокой борьбе.

Она одела и умыла детей, убралась в доме и принялась стряпать обед. Она стремилась все сделать заранее, чтобы у нее осталось больше времени побыть с отцом.

На вокзал встречать мастро Паоло пошли Амитрано и трое внуков, среди них был и Рино, он обещал матери, что не будет держать палец во рту. Однако он тут же забыл об этом и, стоя в сторонке, сосал палец. Когда приехал дедушка, он ухватился за его руку, оттолкнув Марко, и не отпускал до самого дома. За другую руку деда держал Паоло. Время от времени мастро Паоло сжимал покрепче эти ручонки и, заглядывая в лица мальчуганам, улыбался им. Он улыбался и Марко, который шел рядом с Рино и нес один из свертков.