Записки Якова Литтнера из подземелья - [18]

В нашем доме жил Якоб Экль, а еще жили супруги Корнберг. После полуночи дверь дома распахнулась, и тяжелые, кованые сапоги загремели в коридоре. Наконец выкрикнули имя: «Якоб Экль!» После этого вызвали Корнбергов. Мы знаем теперь, как будет звучать голос, зовущий на Страшный суд. Бледные, с бьющимся сердцем ожидали мы следующего выкрика. Каждый спрашивал про себя: прозвучит ли и мое имя, пробьет ли и мой час? Однако на этот раз в нашем доме все ограничилось тремя людьми. Несчастных, людей в возрасте, увели. Они ушли молча и без жалоб. В других домах разыгрывались душераздирающие сцены, когда члены семьи прощались друг с другом. Старый Кац сказал жене, когда им было приказано присоединиться к каравану смерти: «Идем, женушка, нас ждет свадебное путешествие». По всей улице стояли плач и стон.

В половине восьмого вернулся Гальперн. Он был совершенно подавлен и разразился истерическими рыданиями, рассказывая о том, как пережил эти ужасные часы в еврейском совете. Командование СС потребовало обеспечить отправку пятисот тридцати человек. Число было высчитано пропорционально числу жителей и его надлежало неукоснительно соблюдать. СС требовало быстрого и точного выполнения приказа! Если одну из предназначенных для отправки жертв не удавалось застать дома, следовало заменить ее кем-то другим. Грюнфельд отпечатал в еврейском совете список на машинке. Жертв забирали эсэсовцы, которым помогала еврейская полиция. До утра пленников продержали в общественных банях. Затем их загнали на грузовики. Трое стариков были слишком слабы, чтобы забраться в высокий кузов, — их застрелили тут же, у машин. Грузовики под усиленной охраной выехали в направлении Тернополя.

Молодой Экль, сын Якоба Экля, работавший на железной дороге близ Тернополя и ничего не знавший о судьбе отца, с ужасом увидел его на одной из машин в колонне. Но ему нельзя было подойти поближе, тем более — переговорить. Молча посмотрели они друг на друга на прощание, и оба знали, что прощаются навсегда.

Теперь нам известно, что в Бельжеце находится большой лагерь, в котором уничтожают евреев. Внешне он напоминает фабрику и работает, используя самые современные технологии. Угнанные из нашего округа прибыли туда. Они — сырье для этого предприятия, которое ведет промышленную переработку одежды и тел несчастных, а бесполезный остаток — душу, бедную душу — вместе с дымом отправляет на небо.

Вслед за «акцией» на нас наложили еще одну повинность. Потребовали золото и деньги. Для сбора ценностей еврейский совет составил комитет. Никто не интересовался, осталось ли у нас что-нибудь еще. Сумму взноса устанавливали произвольно, и снова к нам пришла беда.

Один знающий человек рассказал мне, что членов еврейского совета не принуждают сдавать свои ценности. Но им от этого не легче. Стараясь забыться, они гудят всю ночь напролет. Играют по-крупному. Не входящие в элиту еврейского совета полицейские тоже получают угощение как на празднике, потому что подручных палачей нужно как следует кормить и время от времени подогревать алкоголем.

Многие города и поселки в Тернопольском округе превращаются теперь в «очищенные от евреев». Местные власти устроили своего рода соревнование, кто скорее изгонит евреев. И вот бездомные люди стекаются в Збараж, где к их присутствию пока еще относятся терпимо. Началось печальное переселение народов. Затравленные, запуганные, измученные люди тащат жалкие остатки своего скарба; они сидят на придорожных камнях, пока не пристроятся где-нибудь. Работоспособных мужчин собирают во дворе еврейского совета, чтобы отправить в трудовые лагеря.

Уже несколько дней назад до нас дошел слух, что в Тернополе прошла большая «акция». Янина была особенно обеспокоена и глубоко опечалена. Ее сын Митек находится в Тернополе в одном из трудовых лагерей. Наконец сегодня с посыльным пришло письмо от Митека. Он рассказывает о событиях в Тернополе, я переписал из его письма: «Здесь на станции я увидел транспорт с людьми из Збаража. Очень боялся, что увижу и вас среди них. Как же я был счастлив, когда вас там не оказалось. На радостях я подарил всю свою коллекцию русских марок, которая, как ты знаешь, кое-чего стоит, Грюнфельду, сказав, что еврейский совет может распоряжаться ею по своему усмотрению. То, что здесь происходит, ужасно. Мне казалось, что вернулись времена персидских сатрапов. Две трети населения Тернополя исчезли: пять тысяч восемьсот человек из девяти тысяч. Волосы вставали у меня дыбом. Обычно мы ночевали в городе на квартирах, но в воскресенье было приказано не покидать лагерь. В понедельник в пять утра стало известно, что „акция“ началась. Я всю ночь не спал, меня терзали сотни блох, да еще и вши. Такая ночь не забывается. Падая с ног от усталости, мы должны были на следующий день работать на молотилке. Я не пожелал бы никому быть даже свидетелем тех сцен, которые мне довелось увидеть в тот кровавый понедельник. Ужасные крики, там и тут группы людей под конвоем еврейской полиции. Дети, женщины, старики — всех на убой. Время от времени можно было видеть беглецов, которых преследовали полиция и СС, в них стреляли на бегу. Это была настоящая облава. Еврейские коменданты Волькенберг и Финк построили нас в колонну и вывели из лагеря, мы были бледные, нас била дрожь, на нас лица не было. Потом нас направили на площадь, посреди которой стояли люди, ожидавшие перевозки в Бельжецкий лагерь, в газовые камеры. Сначала нас присоединили к ним, но потом, по счастью, отпустили на рабочие места. Как я был счастлив, что у меня был с собой хлеб, испеченный тобой, потому что я не хотел возвращаться в Тернополь до окончания „акции“. День прошел, и работа закончена. Мы отправляемся на вокзал, где нас ожидают другие лагерные рабочие. Мы не знаем, как нам теперь быть. Вернуться ли на ночевку в лагерь? У гетто стояла толпа людей, они советовали нам не возвращаться в лагерь. Тогда мы решили вернуться на работу и переночевать там. К счастью — или к несчастью, уж и не знаю, — тамошний надзиратель пришел с проверкой и выставил нас из нашего убежища. Было уже темно, мы потихоньку пробирались обратно в гетто. Ворота были открыты, никто их не охранял. Внутри все выглядело так, будто там прошли бои. Дома пустые, окна разбиты, мертвые лежали на улицах, стояла гробовая тишина. Вдруг мы узнали, что для завершения „акции“ требуется еще двенадцать человек. Мы были в панике, когда нас обнаружила полиция. Мы сказали им: „Мы лагерные, из Збаража“, и нас отпустили. Настоящее чудо. Одни в опустевшем лагере, состояние было жуткое. Через час пришла еще одна группа, они работали в другом месте. Третья группа не вернулась совсем, они ночевали где-то в лесу. „Акция“ явно закончилась. Двери в домах нараспашку. Странно, но никто ничего не крадет. Семья Кёрнер из Кракова уцелела. Моей хозяйке и ее ребенку тоже повезло, их не заметили. Но ее взрослую дочь схватили. Мою бывшую коллегу из Кракова схватили тоже. Она услышала, что уводят ее мать, убежала с работы, чтобы спасти ее, и тут же сама оказалась под конвоем».