Записки Якова Литтнера из подземелья - [20]

Экль, которого мы так напряженно ждали, вернулся лишь к полудню следующего дня. Как мы были счастливы, что можно выйти из нашего жалкого укрытия, которое, правда, все же уберегло нас от смерти. Экль рассказал, почему он не освободил нас раньше: дело в том, что ранним утром «акция» возобновилась с не меньшей жестокостью. Каждого, кто попадался, хватали и уводили. Мужчин, женщин, детей и стариков. Не пощадили ни одного еврейского дома. Весь день мы бродили как оглушенные. То и дело узнавали о знакомых, которых настигла кошмарная смерть. Ужасен был вид города после этой «акции». Он словно вымер. Тысяча человек была отправлена из Збаража в лагеря смерти.

Одной из жительниц Збаража, зубному врачу, чудом удалось бежать во время отправки в лагерь смерти. Я записал ее рассказ. «В шесть утра патруль задержал меня у самого дома. Я была в тапочках. Один из солдат заметил: „Да она не обута!“ На что другой ответил: „Ей обувь и не понадобится“. Схваченных в моем квартале собрали на площади. Почему-то заставили ждать, стоя на коленях. После болезненного и полного страха ожидания разбили на группы и отвели в бани. Они уже были переполнены арестованными. Нас силой заталкивали внутрь, избивая резиновыми дубинками. Стоял жуткий, пронзительный крик. Каких-то детей просто задавили, а другим приходилось стоять на их телах. Так продолжалось два часа. Потом нас повели пешком на станцию, за два километра. На платформе заставили сесть, вытянув ноги. Голову нужно было опустить вниз; это предписание странным образом удовлетворяло солдафонский садизм наших мучителей, так любивших порядок. Здесь нас тоже избивали. Целое полчище людей в униформе стерегло толпу несчастных. Вначале можно было поднять руку и попроситься выйти. Потом пришел какой-то эсэсовский чин и закричал: „Что, в сортир?! Пусть гадят в штаны, как у себя дома!“ В таком вот положении, более чем скотском, мы оставались до вечера. После этого стадо несчастных рассортировали. Мужчин от шестнадцати до сорока отправили на отдельных поездах в рабочие лагеря, в основном во Львов. Всех прочих офицер СС, просто опустив большой палец вниз, приговорил к смерти. Путь лежал в лагеря смерти; их затолкали в товарные вагоны и отправили в открытые топки польских крематориев. Вагоны запломбировали. Вокзальная площадь была ярко освещена большими прожекторами, часовые с карабинами на плече обходили поезд. Единственное маленькое вентиляционное отверстие было задраено снаружи. Около девяти часов поезд тронулся. Сердце так и выскакивало у меня из груди. Я кричала вместе со всеми, вместе с моим отцом, попавшимся, как и я. Мы ничего не знали о моей матери. Если бы она была с нами, мы бы спокойно пошли на смерть. Теперь же я думала о побеге. Бояться за свою жизнь нам было нечего, потому что мы знали, что и так уже ее потеряли. У одного из нас нашелся довольно большой нож. Я начала резать ножом доски, которыми было забито окно, пока не удалось проделать отверстие, через которое с трудом мог протиснуться человек. Мы с отцом решились на это. Поднимаясь в гору, поезд замедлил ход, я подтянулась и спрыгнула вниз. Отец последовал за мной. Мы поранились при падении, но не чувствовали боли. Пешком побежали в Збараж. Мне пришлось идти всю дорогу в тапочках, и я разбила ноги в кровь. Из поезда бежали и другие. Некоторые, выбираясь, попали под колеса, но эта смерть была не страшнее, чем смерть от немецких или украинских убийц».

Из Тернополя от Митека пришло печальное известие. Он заболел тифом и просит прислать ему яд. Янина добилась разрешения на поездку к нему в Тернополь. Вернулась она в отчаянии. Детей уничтожают на глазах их родителей.

Создается гетто. Нам приказано перебираться на окраину, к конному рынку. Сюда свозят нечистоты со всего города. С нами тоже обходятся, как с нечистотами. Мы и есть эти нечистоты. Летом здесь, в зловонных испарениях, роятся мухи и комары, превращая это место в ад.

На переселение в гетто дано двадцать четыре часа. Сюда же привезли евреев из Подволочиска. Нескольких домов было явно мало, чтобы вместить всех прибывших. В одной комнате устраиваются человек по двадцать и больше. Многим приходится продавать или обменивать мебель. Удивительно, как корыстолюбивые крестьяне этих мест чуют, когда есть чем поживиться. Уже ранним утром они толпами появились в еврейских кварталах, чтобы не упустить удачный момент. Гетто представляло собой жалкое зрелище. Скопившиеся нечистоты, вещи, с которыми переезжали евреи, и крестьянские подводы представляли красноречивую и удручающую картину. Перед домами побитая мебель, а кругом солома и навоз. Я и здесь отвечал за чистоту улиц и трудился со своей метлой, как Геркулес в Авгиевых конюшнях, но все без толку. Это было безнадежное занятие. Никогда прежде не видел столько грязи. Крестьяне брали мебель, которую не удавалось втиснуть в домишки. «Вы еще должны радоваться, — кричали они, — что мы вам вообще что-то даем за эту рухлядь. Вас все равно скоро расстреляют». Горькие слезы лились по изможденным, иссушенным тревогой щекам женщин, которым все это приходилось выслушивать.