Записки учителя фехтования. Яков Безухий - [34]

— Мы можем поссориться со всей Европой, но только не с Демидовым.

Действительно, в минуту плохого настроения Демидов мог бы уморить всех придворных, оставив их без воды.

Император Александр вырос в Царском Селе и от своей бабушки унаследовал любовь к нему. Все воспоминания детства, другими словами, золотого времени в его жизни, привязывали императора к этому дворцу: по его лужайкам он делал первые свои шаги, в его аллеях учился ездить верхом, на его озерах обучался матросскому делу; недаром он приезжал сюда, едва только начинались первые солнечные, теплые дни, и оставался здесь до первого снега.

Именно сюда, в Царское Село, я и приехал с намерением во что бы то ни стало повидать царя.

Довольно плохо позавтракав на скорую руку в гостинице «Французская Реставрация», я направился в парк, где, несмотря на присутствие часовых, разрешалось свободно гулять всем. Правда, поскольку наступали первые холода, парк был совершенно пуст. Возможно, впрочем, что публика воздерживалась заходить туда из уважения к монарху, которого я намеревался потревожить. Мне было известно, что порой он целый день проводит в прогулках по самым глухим аллеям парка. Поэтому я наудачу пошел вперед, почти уверенный, благодаря полученным мною сведениям, что в конце концов встречу его. К тому же, допуская, что случай не сразу проявит ко мне свою благосклонность, я не собирался в ожидании этой встречи оставлять без внимания всякого рода редкости и достопримечательности Царского Села.

В самом деле, вскоре я набрел на китайскую деревню — прелестную группу из пятнадцати домиков, каждый из которых имел собственный вход, ледник и садик; домики служили жилищем для адъютантов императора. Посреди этой деревни, расположенной в форме звезды, находился павильон для балов и концертов; буфетом для него служил зал под открытым небом; по четырем углам этого зала стояли с курительными трубками во рту четыре статуи китайских мандаринов в человеческий рост. Однажды, когда Екатерина праздновала свое пятидесятивосьмилетие, она прогуливалась с придворными в дворцовых садах, как вдруг, направившись к этому павильону, заметила, к своему величайшему удивлению, что из трубок стоящих по углам мандаринов валит густой дым; мало того, при виде ее мандарины стали вежливо кивать и старательно вращать глазами. Екатерина подошла к ним, чтобы рассмотреть это чудо вблизи. Тут мандарины сошли со своих пьедесталов, приблизились к ней и, распростершись перед ней в полном соответствии с китайским церемониалом, принялись читать ей поздравительные стихи. Этими мандаринами были принц де Линь, г-н де Сегюр, г-н фон Кобенцль и Потемкин.

Из генеральской резиденции я отправился к клетке, где содержались ламы. Эти животные, обитающие в Кордильерах, были подарком мексиканского вице-короля императору Александру. Из девяти присланных экземпляров пять околели, но четыре, выдержавшие здешние холода, дали довольно многочисленное потомство: рожденное здесь, оно, вероятно, лучше приживется в местном климате, чем сородичи их родителей.

Неподалеку от зверинца, во французском саду, посередине красивой обеденной залы, находится знаменитый Олимпийский стол, повторяющий тот, что был у регента, — настоящая волшебная машина, обслуживаемая невидимыми слугами и неведомыми поварами, и, словно в Опере, подающая все из-под земли. Если гость желает получить что-либо, он кладет на тарелку соответствующую записку; тарелка уходит вниз словно по волшебству и через несколько минут появляется снова с востребованным предметом на ней. Все возможные случаи настолько предусмотрены, что однажды одна прелестная дама, желая поправить прическу, растрепавшуюся во время свидания с глазу на глаз, заказала шпильки для волос, вовсе не надеясь их получить, однако снизу величественно поднялась тарелка с дюжиной шпилек.

Продолжая свою прогулку, я оказался перед обелиском, у основания которого спят сном праведника три левретки Екатерины. Эпитафия, сочиненная г-ном де Сегюром для одной из них, весьма экономным образом служит для всех трех. Это — жест учтивости, сделанный императрицей по отношению к Франции в лице ее посла, поскольку императрица также сочинила эпитафию одной из собачек; а если учесть, что две строки этого двустишия — единственные, сложенные Екатериной за всю ее жизнь, то, естественно, ей следовало их увековечить, тем более что, по моему мнению, они великолепно выдерживают сравнение со стихами соперника принца де Линя. Вот сочинение г-на де Сегюра; оно обладает тем достоинством, что содержит в себе не только похвальное слово покойной, но еще и определенный намек на ее родословную, а такое для людей сведующих имеет исключительную важность:

ЭПИТАФИЯ ЗЕМИРЕ

Восплачьте, грации! Земира здесь почила. Достойна ваших слез и роз ее могила. Как Леди, мать ее, и как родитель Том, Она была проворна и верна себе во всем. Немножко злобная, увы, была левретка; Такой изъян присущ и доброте нередко.

Боль ревности терпеть ей не хватало сил: Она любила ту, которую весь мир любил. Ее соперники — народы всей России! Покоя не сулят терзания такие.

Ее любви Олимп не мог бы надивиться: Собачки в мире не было верней. Бессмертье, боги, подарите ей, Чтоб не рассталась с ней бессмертная царица.