Записки тюремного инспектора - [227]
Я часто думаю о том, кому лучше - оставшимся в большевистской России или нам в эмиграции за границей, где принято говорить, что все обстоит благополучно. Я разумею, конечно, наших детей и близких нам людей. Мы знаем, что они голодают. Они живут в холоде, в нищете, в условиях чернорабочей жизни. Они находятся в руках взбунтовавшегося простонародья и большевистской власти. Такое положение не может продолжаться вечно. Несомненно, наступит момент, когда даже в эволюционном порядке эта вакханалия толпы и наемных громил кончится. И в тот же день с мучеников спадут тяжелые оковы рабства, и люди запоют «Воскресе», как это было уже раз при приходе добровольцев. На своем родном пепелище, среди своих же русских людей, выстрадавших тяжелыми испытаниями, они, как вышедшие из катакомб, увидят свет, почувствуют радость и войдут в свой собственный дом. Много - бесконечное множество русских людей, освободившись от «мертвой хватки» большевиков, увидят свободу.
Может быть, России как государству не предопределено опять возродиться и стать великой державой, как это пророчат европейцы. Может быть, русским людям в совокупности, как государству, придется сменить иго большевизма экономической эксплуатацией других держав. Может быть, как территория Россия будет поделена и как таковая попадет в рабство к другим народам. Может быть, даже Россия получит иное наименование и в частях отойдет к другим державам. Но тот, кто остался в России и выдержит все испытания, тот будет тогда у себя на Родине, среди своих русских людей, в родной жизненной обстановке, со своими обычаями, со своею религией, моралью и в условиях русской культуры.
Допустим даже, что Россия будет поделена и русским людям пришлось бы жить под гнетом ненавистных поработителей, но все же они будут у себя дома, на Родине, в массе своего, а не чужого народа. Исторический процесс поглощения государством государства и насильственной ассимиляции целого народа - это вопрос исторический. Он не так страшен. И если им придется испытать иноземное иго, то все же они будут у себя дома.
Большевизм как стадия разрушения и разбоя несомненно когда-нибудь закончится. Нельзя допустить, чтобы этот режим обратился в форму нормального государственного строя. Может быть, эта стадия ре -волюции приведет к новым формам сосуществования, но то будет другой процесс, при котором будет возможна свободная жизнь и развитие личности. И тот, кто теперь переживает ужасы большевизма, несомненно увидит еще светлые дни.
Много раз я раскаивался и мучился тем, что не увез с собою из России свою дочь. Так мне было страшно за нее. Я вспоминаю те девять месяцев, которые я провел в Чернигове при большевиках. Было противно, гадко, жутко смотреть на взбунтовавшихся солдат и чернь. Но это был только бунт. Иначе мы не смотрели тогда на большевизм. Подонки местного населения и солдаты схватили власть и злобно расправлялись со своими прежними господами.
Только потом, уже за границей, мы узнали, что в большевизме есть идея и что с Лениным и Троцким считается весь мир. Еще тогда мы думали, что в Европе хохочут над большевизмом и не иначе смотрят на русскую революцию, как на солдатский бунт. Я уверен, что и теперь в России думают, что в Европе все осталось по-прежнему и что наши союзники только не хотят жертвовать людьми, чтобы спасти уничтожаемую интеллигенцию. Мы уверены, что нам не поверили бы, если бы узнали, что Германия сделалась социалистической республикой, а полубольшевистская Австрия стала в ряду самых маленьких государств. Не поверили бы и дороговизне в Европе, равняющей ее с большевистской Россией.
Мне нельзя было оставаться дома. Я должен был уйти, потому что таких, как я, служивших Царю, убивали. Моей дочери опасность не угрожала, и мы решили, что она останется с тетками в Киеве. Ведь мы рассчитывали скоро вернуться! С чувством глубокого преклонения перед западноевропейской культурой я перешел с остатками Добровольческой армии границу России. Все невзгоды, которые пришлось перетерпеть, объяснялись первоначально военной обстановкой.
Теперь мы познакомились с современной культурой Запада. Просвещенные люди - носители прежней культуры и двигатели прогресса оттеснены толпой, демократией. Они раздавлены улицей, и их голоса не слышно: «Было бы чему-нибудь учиться», - сказал в Вене портной профессору Загребского университета, когда последний, заказывая костюм, заявил, что при такой дороговизне нет возможности жить на то жалованье, которое получает профессор. Это рассказывал нам проф. Микуличич, возмущаясь принципиально тем, что труды ремесленника теперь оплачивается вдесятеро выше, чем труд ученого.
Европа разлагается морально. До русских людей, томящихся в тисках большевизма, эти сведения, конечно, не доходят. Они продолжают преклоняться перед европейской культурой, недоумевая, почему просвещенный мир не реагирует на русскую бойню. И нам, русским людям за границей, морально тяжело. Это состояние Европы нам противно. Этот процесс опрощения, упадка культуры и перехода власти к наименее и малосведущей в государственных и общественных делах части населения, ничем не оправдываемый. В России это положение держится террором, и малейший протест здравого смысла, разума и просвещенной мысли подавляется самым жестоким расстрелом. В Европе и воспринявших ее культуру соседних России мелких государствах этого нет и, казалось бы, просвещенный мир мог бы громко апеллировать к разуму и протестовать против разрушения основ культурной жизни.
