Записки старшеклассницы - [28]

Я не видела маму, но представляла, как она пожимает плечами — был у нее такой любимый жест, когда она возмущалась.

— Вы не догадываетесь, какая она зазнайка и фантазерка! Вдруг решила, что станет писателем. Я ее охлаждаю, я презираю графоманов…

— А если у нее способности, зачем лишать ее веры в себя?

— Но есть ли они?

Я замерла. Только вчера мы с Мар-Владой говорили о моей «зарисовке» — я ее назвала «Черные трусы». И Мар-Влада меня хвалила, сказала, что у меня естественная интонация. Неужели она была неискренна?

— Способности у нее есть, только пока неясно к чему именно, но главное — она умеет самостоятельно думать…

Мама вздохнула:

— Тем хуже… Я так переживаю за нее, иногда ночи не сплю. Самоуверенным людям живется тяжело, жизнь часто разрушает их иллюзии, и тогда они ломаются. И хоть Катька миловидна, я стараюсь подчеркнуть ее недостатки, ее сентиментальность, чтобы закалить перед жизнью. Ведь для идеалистов разочарования особенно болезненны, вы согласны? Вот я и хочу, чтобы она не верила в прописи, как ее отец, он ведь так и не стал взрослым…

Мне стало тошно, когда я поняла мамину методику моего воспитания. Говорит одно, думает другое — и все ради пользы?!

— А какая она неряха! Не выглажу ее вещи — пойдет в мятом, ни малейшей женственности. И мальчики к ней ходят нелепые. Представляете, пьют у нас чай, ужинают, но никогда даже цветочка не принесут. Более того, ей же рассказывают о своих влюбленностях в других, о своих походах с ними в театр или кино. А она считает, что такое нормально…

А разве это плохо, когда люди друзья? Я гордилась, что они со мной откровенны: и Сорока, и Сенька, и Степка-балбес. Я чувствовала себя старше, давала советы, утешала. И не видела в этом унижения.

И тут у меня защипало в носу. Я почувствовала, что сейчас чихну. А мой чих мама ни с чьим не спутает, он у меня против воли получается необыкновенно тоненько, как у кошки. Я стала отчаянно тереть переносицу и пропустила несколько их фраз.

— Вы что, ссоритесь? — донеслось до меня.

— Она стала такой грубиянкой! Представляете, выписывает прописи из газет и пользуется ими как аргументами в наших спорах…

Я представила мамины широко открытые грустные глаза; она умела смотреть таким взглядом, что я чувствовала себя преступницей. Интересно, как ее воспринимала Мар-Влада?

— Я столько педагогической литературы читаю! К счастью, все под рукой, девочке шестнадцать, а замкнута она и угрюма, как сорокалетняя старая дева…

— Да что вы! Катька у меня болтает часами, — не выдержала Мар-Влада.

На этом мама ее и засекла.

— У меня к вам просьба… — Тон мамы стал ангельски задушевным. — Раз она с вами откровенничает… не могли бы мы изредка встречаться, чтобы я была в курсе?

Стало тихо, я перестала дышать.

— Вы считаете это этичным? — спросила Мар-Влада.

— Ну простите, я просто пошутила… Она и со мной бывает болтлива, как попугайчик, ведь ей только птичьего молока дома не хватает…

Тут я и чихнула, и мне сразу стало жарко от ужаса. Я представила, как мама откидывает газету и я открываюсь…

Но все-таки чудеса бывают. В этот страшный миг появились читатели, и маму позвали на выдачу.

Я была спасена.

Два дня меня жгло любопытство. До смерти хотелось узнать, какое мама произвела впечатление на Мар-Владу. И я искала повода для разговора.

Наконец я зашла к Мар-Владе и сказала, что хочу посоветоваться, какой подарок купить маме к Новому году.

Перед Мар-Владой была стопка тетрадей, и она не сразу отключилась от них.

— Купи духи… — сказала она. — Наверное, будет приятно.

— Вы разве ее знаете? — Я старалась, чтобы мой голос звучал естественно.

— Да.

— Ну и как? — глупо спросила я.

— Очень интересная женщина.

— А обо мне вы говорили?

— Говорили.

— И что?

— Все нормально.

— Разговор ведь был обо мне…

— Но не для тебя…

Так я ничего и не выудила. Ох уж этот такт и хорошие манеры! Мар-Влада дружит со мной, а покрывает маму…

Нет, надо стать психологом. Вот я читала, что они по двум словам могут отгадать, что человек думает, чего желает…

В последнее время больше сблизилась с Верой. Ее посадили со мной, и она списывает у меня математику. Я не такая принципиальная, как Галка. Мне кажется, что можно списывать тот предмет, который человеку в будущем не понадобится. Ведь Вера все равно станет манекенщицей, ей математика, как рыбе зонтик. Самое смешное, что Владимир Иванович видит, что она списывает, но ей замечаний не делает; она так на него посматривает, что он даже смущается, по-моему…

Веру отметки совершенно не волнуют. Но это все присказка, главная сказка впереди.

Итак, у Веры есть приятель, студент. Она с ним встречается, потому что у него уже «серьезные намерения». Ее мама мечтает о личной жизни и торопит Верку скорее устроиться.

Я несколько раз видела этого Павла. Маленький, пижонски одетый и ужасно быстро разговаривает.

Вера на голову выше его, и странно, какая она лениво-спокойная, уверенная и какой этот Павел перед ней суетливый, как воробей. Зато он, говорят, сверхталантливый, и у него стипендия повышенная. Верка убеждена, что он защитит диссертацию вместе с дипломным проектом.

Так этот Павел дружит с неким Севой. Когда Сева сидит, в профиль лицо как у горного орла, а когда встает, даже обидно: такой он невысокий, почти с меня ростом. И волосы скатаны в колечки, серые, каракулевые, издали как шапка-папаха на голове. А глаза светлые, и взгляд поймать трудно, он все время скользит, ни на чем долго не задерживается. А самое странное — его руки, непропорционально большие и с такими ногтями, точно он маникюр делает. Куда ухоженнее моих! Да, а голос у него смешной: мяукающий и гортанный в одно и то же время, Вера сказала, что он из горной Грузии.