Записки старшеклассницы - [16]

Самое обидное, что со мной оказалась в одном классе и Галка. Ее всю жизнь выбирают по совету учителей или старостой, или в дружину. В этом году Антонина рекомендовала ее комсоргом, а мальчишки меня предложили. Имеем же мы право на свое мнение?! Тогда Галка поднялась и сообщила, что я — анархист. Напомнила, как я «оскорбила» девчонок, назвав их баранами, когда они танцами развлекались на пустом уроке. Следовательно, я — против коллектива. Потом она сообщила, что в колхозе я специализировалась на гаданиях… Каков же мой моральный облик? Потом вспомнила, что я себя считаю очень образованной, потому что моя мама меня начиняет дефицитными книжками, а на самом деле я знаю только детективы. В колхозе, вместо того чтобы повышать культурный уровень мальчишек, я им все вечера пересказывала низкопробные книжки.

Мне сначала стало смешно, так она была серьезна. Я ждала, что все возмутятся, что мальчишки ее осадят, но почему-то ребята опустили глаза, когда я к ним повернулась. Даже Сенька, а он никого не боялся — ни учителей, ни председателя колхоза. Или я им всем безразлична?

Икона явно обрадовалась; даже непонятно, почему она так меня не любит, ведь историю я знаю да и отвечаю всегда прилично и почти не болтаю на ее уроках, только иногда она у меня отбирает «постороннюю литературу».

И тогда после собрания я отнесла заявление в комитет комсомола. Если я — анархист, религиозная личность, пусть меня исключают из комсомола; а если это бред, пусть Галке всыплют за клевету.

— Чего же ты хочешь? — тупо спросил меня один десятиклассник, читая мое заявление.

— Реабилитации.

Он пожал плечами, посмотрел на меня, как на ненормальную, и сказал, что, наверное, мне больше делать нечего. И посоветовал отдаться общественной работе, а не делать проблемы вокруг выеденного яйца. Но заявление все же принял…

А ведь когда-то в седьмом классе я чуть не подружилась с Галкой. У нее очень маленькие, близко возле носа воткнутые глазки, толстый нос и красные тонкие губы. Прямо вылитая крыса! Но взгляд необыкновенно умный и голос красивый — низкий, разноцветный. Мама смеется над таким определением. Но ведь бывают голоса одноцветные, ровные, нигде не зазвенят, как нитка бумажная. Бывают и двухцветные, то тонкие звуки, то хриплые. У мальчишек обычно. А бывает целый набор разноцветных, как краски, звуков. И вот Галка своим голосом вполне чудеса может совершать. Ей все верят, даже учителя, даже если она врет, что не выучила уроки — не могла по домашним обстоятельствам. И в классе ее уважают, хотя она постоянно всех разоблачает. Но она умеет объединить девчонок, а их больше мальчишек, вот Галка и командует парадом.

Мы тогда три недели дружили, гуляли после школы, обсуждали разные книги. А поссорились из-за ерунды. Я взяла у нее почитать «Джен Эйр» Бронте и потом спросила, как она к этой вещи относится.

— Дамская литература. — Галка презрительно свои губы изогнула, они как червячки зашевелились…

А меня книга эта потрясла, я две ночи не спала, читала запоем тайком, потому что именно тогда папа в очередной раз за какую-то тройку пытался запретить мне читать «художественную литературу».

Вот я и предложила ей поменять эту книгу на что угодно. Я даже предложила часы золотые, мне их прислала в прошлом году Инна, и я считала, что, так как это моя личная собственность, я могу ими располагать.

И тут Галка стала мне проповедь читать. И что мое предложение неэтично, и что она книги не меняет, и что предлагать золотые часы — значит уподобляться фарцовщикам, и что она моей маме обо всем расскажет. Тогда я ляпнула, что не понимаю собственников. Я могу подарить человеку любую свою вещь, если ему она дорога, а мне безразлична. Мама даже отцу жаловалась, что я раздариваю все безделушки. Она любитель порядка, у нее есть специальный подарочный фонд, она заранее покупает сувениры всем к праздникам.

В общем, Галка смертельно обиделась, что я назвала ее «собственником», и с тех пор цепляется постоянно, на каждом собрании.

Как-то рассказала о ней папе, а он ее почему-то одобрил:

— Принципиальная, идейная девочка!

Но разве может быть принципиальность всерьез у жестокого человека? Вот папа, конечно, принципиален. Когда меня принимали в комсомол, он хотел пойти в школу с протестом, он считал что я — зеленая, что нельзя принимать в четырнадцать лет только потому, что ты «хорошист», что это честь и ее надо заслужить, а в нашем классе легкомысленные люди.

Мама с трудом его отговорила, а когда он ушел, сказала с тяжелым вздохом:

— До чего у нас папка наивный! Как ребенок!

Но сколько папа делает хорошего людям! А Галка никого не любит, для нее весь мир состоит из незыблемых авторитетов. Она прямо в бешенство приходит, когда я на ее фразу: «Еще Горький, или Белинский, или Толстой… так считали» — говорю:

— Ну и что? А они не люди, не могли ошибиться?..

В восьмом классе она на литературе попробовала выступить с критикой моих взглядов на любовь. Не вообще, конечно, а в художественной литературе. Я делала доклад о «Евгении Онегине» и полностью присоединилась к мнению Писарева в адрес Татьяны. Мне вообще очень нравятся шестидесятники, они были самые честные в девятнадцатом веке.