Записки старого москвича - [8]

Что мы знали тогда? Ведь в Москве, в те декабрьские дни, было воздвигнуто множество баррикад! И не таких, как на Неглинном. Но тем не менее и здесь завязалась жаркая стычка, о которой Горький, ее очевидец, писал: «…сейчас пришел с улицы. У Сандуновских бань… идет бой. Хороший бой!..»

В стенах дома Шугаева зияли черные большие пробоины. У ворот дома толпилось много татар. Часть их складывала в воротах какие-то домашние вещи. Дом был населен преимущественно татарской беднотой.

Вдруг резко и совсем близко хлопнули винтовочные выстрелы. Мы бросились в Кисельный переулок. Выстрелы продолжались и приближались, но стрелявших мы не видели.

Подбежав к какому-то подъезду, мы дернули дверь со стеклами и золотой решеткой, но она была заперта. Что-то взвизгнуло, как нож по тарелке… Я увидел, как слева, около подъезда, от овальной белой эмалевой вывески с синей надписью «Зубной врач» и какой-то фамилией отскочил большой кусок эмали, обнажив темное железо и оторвав половину фамилии…

Мы застучали кулаками в стекло. В нем показалось лицо горничной с белой крахмальной наколкой на волосах. Она отрицательно покачала головой и зло на нас посмотрела. Гофрировка ее еще продолжала покачиваться. Мы забарабанили сильней, наколка поползла книзу, заворчал ключ, и спасительную дверь открыли. Нас провели к черному ходу через комнату, где сильно пахло креозотом и где на круглом столе, накрытом бархатной скатертью, были разложены журналы.

Выбежав во двор, мы сразу забыли о выстрелах, тем более что на улице стало опять тихо. Бежать к Чистым прудам, чтобы посмотреть на расстрелянное из пушек здание реального училища Фидлера, было далеко.

Пробежав по Тверской, где было людно, мы вернулись домой, слыша по дороге сильную стрельбу. Говорили, что на Пресне идет настоящий бой и что там сражаются какие-то большевики.

Мы с бакинцами решили, что настала пора действовать. Добыв из ямы во дворе Лазаревского института в Армянском переулке драгоценный клад и вооружившись тяжелыми револьверами, мы растерянно смотрели друг на друга, не зная, что же делать дальше. Нам помог случай в лице взрослого студента-кавказца, обещавшего свести нас туда, где мы сможем, как он сказал, «пострелять»…

Безумные мальчики, почти дети, не вдохновляемые какими-то убеждениями, не понимающие даже смутно всего происходящего, а только движимые романтикой слова «революция» и манящей ослепительной перспективой, где пылало другое слово «республика», мы, не ведая того, прошли дорогами смерти через московские улицы к оркестровой раковине Тверского бульвара, куда привел нас студент с парабеллумом под шинелью.

Мы прилипли к задней стороне раковины. Прямо против нее стоял фисташкового цвета дом градоначальника. Его глухие железные ворота были закрыты. Мостовая около градоначальства была перегорожена деревянными козлами. Проезд тут был закрыт. У ворот на часах стоял спешенный драгун с короткой винтовкой, висевшей у него за спиной. Осторожно выглядывая, мы наблюдали… Студент шепотом, выпуская пар яркими губами, учил нас одному и тому же:

— Не стреляй, потому что имеешь, наконец, револьвер в своей руке. Понимаешь? Не стреляй… Пуля возьмет, пойдет гулять на воздух… Понимаешь? Клади дуло вот так или так.

Он крепко клал дуло револьвера на свой вытянутый указательный палец другой руки, потом перекладывал дуло на рукав шинели, повыше запястья, и, щуря один глаз, целился…

— Понимаешь? Так стреляй…

Мы повторяли движения, бледные от ожидания и бившей нас внутренней дрожи, и время от времени посматривали на часового. Вдруг часовой нажал, по-видимому, кнопку электрического звонка на деревянных козлах, стоявших около него, потому что мы услышали дребезжащий звон. Ворота раскрылись, и оттуда медленно выехал взвод драгун, поворачивая по бульвару к Никитским воротам.

Не знаю, был ли наш студент дружинником, принадлежал ли он к какой-либо революционной партии, действовал ли он по заданию или побуждаемый горячей кавказской кровью, как и мои бакинцы, но, увидев выезжавший взвод, он заволновался:

— Эх, понимаешь, упустили… Поехали на Пресню… Эх, понимаешь, надо было сразу… Теперь будем ждать.

Мы замерзли. И вдруг снова задребезжал звонок. Студент положил дуло парабеллума на рукав и серьезно взглянул на нас:

— Мальчики! Понимаешь, если мы не убьем, нас сейчас убьют… Стреляй хорошо. Выстрели — отбегай назад, сюда прячься… Он высунулся за раковину, прицелился и выстрелил. Мы, позабыв все инструкции, вырвались из-за дощатого укрытия и беспорядочно дали несколько выстрелов.

Взвод драгун был в раскрытых воротах… Одна лошадь, прянув, вынесла драгуна из ворот и поскакала к площади. Другая дыбилась впереди без седока. Один драгун лежал на снежном тротуаре. Студент крикнул нам:

— Мальчики, бегите! — и выстрелил.

Мы вбежали в проезд, находившийся сзади раковины и выходивший на мостовую бульвара. По бокам проезда стояли два каменных сооружения наподобие иконостасов — с большой иконой на каждом. В глубине проезда виднелась церковь. Мы бежали все дальше, сворачивая в переулки. Студент остался и стрелял… Мы его не знали и никогда больше не видели.