Записки русского тенора. Воспоминания, заметки, письма - [23]

На Ордынке, в храме Иверской Богоматери пел хор Георгия Ивановича Рютова. Здесь, как и у Чеснокова, часто звучали произведения самого дирижёра, но в отличие от Чеснокова музыка Рютова была концертно-сольной по духу и форме. Его концерты «Се ныне благословите Господа» или «Не умолчим никогда» пели солисты — тенор или сопрано — в сопровождении хора и производили огромное впечатление. В конце 20-х годов Рютов оставил дирижирование, и его место занял дирижёр из Ленинграда Шафоростов — но храм закрыли, и хор перешёл в храм, что в Спасо-Болвановском переулке, а затем вовсе прекратил своё существование. На Новокузнецкой улице в храме Николы в Кузнецах пел хор под управлением большого музыканта Константина Сильвестровича Алексеева, перешедший сюда из храма Никиты Мученика. Алексеев известен как преподаватель и организатор оркестра русских народных инструментов в музыкальном училище Октябрьской революции. Виктор Степанович Комаров, ранее управлявший хором в храме Сорока Мучеников у Крестьянской заставы, стал регентом Елоховского Патриаршьего собора, где и руководил хором до своей смерти в 1972 году.

Дядя Коля

На протяжении более трёхсот лет мои предки по отцовской линии были служителями церкви — священники, дьяконы, певчие. Огромного роста, широкоплечий, с копной кудрявых рыжеватых волос, этот протодьякон храма Ильи Обыденного, что у Кропоткинских ворот (на набережной Москвы-реки, близ храма Христа Спасителя), производил внушительное впечатление и имел огромное количество поклонниц разного возраста. На «Двенадцать Евангелий» в Великий Четверг за три дня до Пасхи протиснуться было невозможно, потому что «Разбойника» солировал дядя Коля. Жизнь его была оригинальна и по-своему интересна. Отца своего я помню мало — я рано остался сиротою, а дядя Коля — младший брат моего отца. Он много рассказывал мне об отце, деде, бабке. Показывал генеалогическое древо нашей семьи, корнями уходящее в русскую церковь. Так уж велось в семьях, что эта «профессия» была почти заранее предрешена. Дядя Коля, как и остальные дети нашего духовенства, был отдан в духовное училище — низшее учебное заведение, за которым обычно следовала духовная семинария, и уж если кто «хватал с неба звёзды», то и духовная академия. Но дядя Коля не очень преуспевал в учении, почти в каждом классе оставался на второй год и к восемнадцати годам «за великовозрастно и малоуспешность», как было сказано в приказе, был из училища отчислен. Пришёл он к деду Николаю в Дудкино (вся наша родня — из Рязани и её губернии), а тот говорит: «Что же ты, к отцу на шею пришёл сидеть? Нужно свой кусок хлеба зарабатывать самому». Что же мог зарабатывать подросток, да ещё и без образования? Правда, у дяди Коли уже тогда образовался довольно сильный голос — высокий бас, который слышавшие его в те годы называли «пароходным гудком». И действительно, даже в глубокой старости (а я слышал его почти в восьмидесятилетием возрасте) этот голос создавал впечатление широко и свободно льющейся лавины звука, вольно разлетающегося по заокским лугам. Вот дедушка мой и посоветовал дяде Коле: «В Егорьевске умер дьякон, а место оставили за дочерью (чтобы как-то обеспечить оставшуюся без средств сироту-дочь, место дьякона в таких случаях давали тому, кто женится на этой сироте), сходи, попой, почитай, может, тебя и возьмут». Что оставалось дяде Коле, как не отправиться навстречу своей судьбе. Попел, почитал «Апостола», видимо, понравился, главным образом богачу Барыгину — старосте и крёстному отцу сиротинки Дуняши, и его согласились взять в дьяконы. Самое забавное было в том, что невесты он и в глаза не видел!

Так дядя Коля стал мужем тёти Дуни, с которой прожил до её смерти — около пятидесяти лет. У них были дети: дочь Надежда и сын Борис. Тётя Дуня была тихий и добрый человек. Егорьевский дьякон дядя Коля жил в центре этого уездного города Рязанской губернии. Здоровья он был отменного, сложения атлетического и, вероятно, прожил бы тот «мафусаилов» век, который ему предсказывали врачи, если бы с ним в 1955 году не случился инсульт во время службы в храме. Вместо того чтобы вызвать скорую помощь, его втиснули в такси и стали возить по больницам. Куда ни привезут эту пятипудовую тушу в духовном облачении — и главное без паспорта (паспорт-то у него был дома) — его никуда не берут. Наконец его поместили в Первую Градскую больницу на Ленинском проспекте, где он больше двух недель, не приходя в сознание, боролся вместе с врачами за свою жизнь. Но всё же смерть одолела, и он скончался.

Как и все, он выпивал — в молодости водочку, под старость хорошее вино. Когда я, шутя, спрашивал его, сколько выпито спиртного, он отвечал: «Байкал!» Говорят, что после обедни в Егорьевске он приходил домой, где его ждал обычный завтрак: на столе стоял штоф водки (около пол-литра), десяток крутых яиц и миска кислой капусты. Сидит молодой дьякон на своей террасе, все его знают, любят, здороваются с ним, разговаривают, шутят. А иногда на лодке по реке раздаётся его голос — русские песни. Хотелось молодому дьякону в театр, на сцену, да опоздал он маленько.