Записки пулемётчика - [5]
И хотя здорово «пропесочили», «продраили».
Весна была в полном разгаре. В лесу уже успела подсохнуть земля, солнце вовсю пригревало, почки на деревьях набухли, туго налились, вот-вот готовые лопнуть, залпом выстрелить в небесную синеву.
В голове у меня какой-то веселый сумбур, в воображении возникают смутные волнующие образы. Я иду, радуясь и солнцу, и свету, и еще неизвестно чему.
Впереди экзамены, выпускной бал, прощание со школой.
А дальше? Могло быть еще все: любимая девушка, и новые замечательные друзья-товарищи, и проводы, и разлука, и суровая, по всем армейским законам, служба, может статься, на далекой пограничной заставе. Возможно отличишься!
И это, и многое-многое другое, пока неизведанное, неиспытанное, такое, от чего будет еще не раз кружиться голова, перехватывать дыхание...
Впереди была еще вся жизнь.
ПЕРВОЕ ЛЕТО
В семнадцать лет я получил в руки боевое оружие.
То была английская, типа «Ли-Энфильд», винтовка времен еще первой мировой войны.
Ни я, ни мои товарищи, никто толком не знал, каким образом винтовки английского производства оказались у нас в истребительном батальоне. Да мы над этим и не задумывались. Быстро разобрали оружие прямо из ящиков, в которых оно, покрытое толстым слоем масла, хранилось долгие годы.
Батальон наш был сформирован в самые первые дни войны из гражданского населения для борьбы с фашистскими парашютистами и диверсантами. Создавались такие подразделения райкомами партии. Считалось, если местность нашу захватят немцы, батальон станет партизанским отрядом, составит его ядро. Мы во всяком случае к этому готовились.
Как попал я в батальон?
В точности сам теперь не припомню. Я был добровольцем, так как формирования, подобные нашему, были строго добровольными. Но писал ли я куда заявление или все решалось проще, сказать сейчас трудно. Как-то само-собой так получилось: едва успев закончить среднюю школу, вместе со своими товарищами я оказался в одном боевом строю со взрослыми районными партийными активистами.
Вместе с винтовкой я принес домой кожаный, шоколадного цвета, новенький подсумок, полсотни патронов.
Сразу же встал вопрос: куда все это девать? Мама, в военных вопросах человек несведущий, ничего не могла посоветовать, а отца дома уже не было — ушел в армию, в первый же день войны, двадцать второго июня.
В семье нашей еще трое мужчин — три моих брата. Но первый, самый старший из нас, уже рыл где-то под Москвой окопы, находясь в трудовой армии. А два младших — одному четырнадцать лет, другому всего девять — в военные консультанты мне не годились.
В конце концов, после длительной дискуссии, семейный «военный совет» решил: хранить боевое оружие лучше всего, пожалуй, у меня под кроватью. Туда все и упрятали.
Я родился и жил в бывшей Московской, по новому административному делению — Калининской области, в поселке Ривицкого завода. Область перед войной включала в себя еще и значительную часть Псковщины, начинаясь от границ с Латвией и заканчиваясь где-то под Ярославлем. Ближе к Ярославлю мы и жили.
Пламя войны поселка не коснулось. Оно ни разу не приблизилось к нашей лесной стороне даже на сотню километров.
Но мы жили войной.
Как красные отряды чоновцев времен Николая Островского гонялись за бандитами, так и мы, бойцы истребительного батальона, выискивали диверсантов. Выловить, правда, никого не пришлось. Но каждый раз, как только поступал сигнал о пролетевшем поблизости вражеском самолете, мы, собранные по тревоге, с винтовками наперевес прочесывали окрестные леса, а однажды выезжали на машинах-полуторках даже за пределы района.
Много часов пришлось мне в те дни отдежурить на пожарной каланче райцентра: с нее велось наблюдение за воздухом.
Если говорить откровенно, пользы от такого стояния на вышке было, пожалуй, не много. Но дни и ночи, проведенные на первом в моей жизни боевом посту, не прошли даром. С каланчи хорошо виделось на многие километры кругом (мне казалось, что я вижу всю страну), и в ожидании, когда по скрипучей деревянной лестнице поднимется наверх смена, было достаточно времени поразмыслить и о самых первых, не очень-то утешительных сводках Информбюро, и о многом Другом.
Там, на высоте, получал я свое первое военное образование.
А может, и не там, а значительно раньше? Еще в школе и даже до школы — на детской спортивной площадке, которую в двадцатых годах организовали в нашем рабочем поселке, и где мы, тогдашняя заводская ребятня, помимо всего прочего, учились еще и маршировать, и петь в строю песни.
Маршировали мы, помню, много, чуть ли не каждый день.
— Кто там шагает правой? — «грозно» насупив брови, вопрошал наш командир — заводской комсомолец, осоавиахимовец, в матерчатой, защитного цвета фуражке и гимнастерке, перепоясанной портупеей, и мы, ребятня, сколько было силы, в такт скандировали:
— Левой!!!
— Левой!!!
— Левой!!!
Спустя несколько лет, учась в школе, я прочитал стихотворение Владимира Маяковского «Левый марш», узнавая знакомые строки, и долго, помнится, ходил под впечатлением, будто сам поэт, а не кто-то другой, и был тем нашим командиром — в гимнастерке, перепоясанной портупеей.
В начале семидесятых годов БССР облетело сенсационное сообщение: арестован председатель Оршанского райпотребсоюза М. 3. Борода. Сообщение привлекло к себе внимание еще и потому, что следствие по делу вели органы госбезопасности. Даже по тем незначительным известиям, что просачивались сквозь завесу таинственности (это совсем естественно, ибо было связано с секретной для того времени службой КГБ), "дело Бороды" приобрело нешуточные размеры. А поскольку известий тех явно не хватало, рождались слухи, выдумки, нередко фантастические.
В книге рассказывается о деятельности органов госбезопасности Магаданской области по борьбе с хищением золота. Вторая часть книги посвящена событиям Великой Отечественной войны, в том числе фронтовым страницам истории органов безопасности страны.
Повседневная жизнь первой семьи Соединенных Штатов для обычного человека остается тайной. Ее каждый день помогают хранить сотрудники Белого дома, которые всегда остаются в тени: дворецкие, горничные, швейцары, повара, флористы. Многие из них работают в резиденции поколениями. Они каждый день трудятся бок о бок с президентом – готовят ему завтрак, застилают постель и сопровождают от лифта к рабочему кабинету – и видят их такими, какие они есть на самом деле. Кейт Андерсен Брауэр взяла интервью у действующих и бывших сотрудников резиденции.
«Иногда на то, чтобы восстановить историческую справедливость, уходят десятилетия. Пострадавшие люди часто не доживают до этого момента, но их потомки продолжают верить и ждать, что однажды настанет особенный день, и правда будет раскрыта. И души их предков обретут покой…».
Не каждый московский дом имеет столь увлекательную биографию, как знаменитые Сандуновские бани, или в просторечии Сандуны. На первый взгляд кажется несовместимым соединение такого прозаического сооружения с упоминанием о высоком искусстве. Однако именно выдающаяся русская певица Елизавета Семеновна Сандунова «с голосом чистым, как хрусталь, и звонким, как золото» и ее муж Сила Николаевич, который «почитался первым комиком на русских сценах», с начала XIX в. были их владельцами. Бани, переменив ряд хозяев, удержали первоначальное название Сандуновских.
Предлагаемая вниманию советского читателя брошюра известного американского историка и публициста Герберта Аптекера, вышедшая в свет в Нью-Йорке в 1954 году, посвящена разоблачению тех представителей американской реакционной историографии, которые выступают под эгидой «Общества истории бизнеса», ведущего атаку на историческую науку с позиций «большого бизнеса», то есть монополистического капитала. В своем боевом разоблачительном памфлете, который издается на русском языке с незначительными сокращениями, Аптекер показывает, как монополии и их историки-«лауреаты» пытаются перекроить историю на свой лад.