Записки пулемётчика - [3]
А сам Фатьянов ходил среди нас задумчивый, чем-то неудовлетворенный. Почти все тогдашние песни были у него про войну — про нее да про любовь, которая тоже была на войне, тоже воевала. А сам он внутренне давно уже, верно, жил в том времени, когда наступит мир, и песни можно будет слагать только о любви, о жизни светлой и солнечной, не омраченной никаким лихом.
Горько же мне стало, когда лет через десять узнал я, что Алексей Фатьянов умер. Вдвое горестнее от того, что был не только любимым поэтом-песенником, но и человеком, которого я, хотя и не близко, а все же знал: служили ведь вместе, в одной части!
Одно утешает: песням, написанным Фатьяновым, жить и жить. Они и сегодня звучат по всей стране, как много лет назад, когда их автор был солдатом. И звучать им еще долго, очень и очень долго! Потому что хорошие песни — те же солдаты. И отборные. А выстраданные их слова — тоже оружие, с годами оно не ржавеет, состоит в запасе.
Вот как и эта песня, которую пел мой друг Сергей Крутилин:
Со временем позабылись некоторые строчки песни, позабылось даже название ее. Долгие годы сделали, кажется, свое...
Но вот снова прозвучала она, на этот раз — с экрана кинотеатра — и, волнуясь, я узнал ее!
Я помню тебя, Сергей! Помню вас, дорогие мои фронтовые друзья-товарищи!
Где-то сейчас вы?
Много нас было, но не так уж и много, наверное, теперь осталось.
Старая песня и сегодня, тридцать лет спустя, тревожит, хватает за сердце. Грустная и задушевная, суровая и мужественная, она и сегодня вновь и вновь заставляет переживать былое, возвращает память к далеким и одновременно таким близким военным годам:
ПРОЩАНИЕ С ДЕТСТВОМ
В школе, в десятом выпускном классе, я сбежал однажды с урока литературы. Было это в апреле тысяча девятьсот сорок первого года.
Дело осложнилось тем, что вместе со мной прогул совершили еще человек двадцать — вся или почти вся мальчишеская половина нашего класса. Всем «гамузом» мы отправились в лес, благо он был поблизости, школа располагалась на самой окраине рабочего поселка, пробродили по лесу сорок пять минут — академический час — и как ни в чем не бывало, организованно, чуть ли не строем явились к последнему уроку.
Отвечать за случившееся предстояло, судя по всему, одному мне.
С легкой руки кого-то из учителей за мной давно уже укрепилась репутация заводилы, пользующегося чуть ли не сверхъестественным влиянием на остальных учащихся. Стоит, считалось, мне что-нибудь предпринять, тотчас же отыщутся подражатели!
Сам я, разумеется, и не предполагал, что обладаю такой, можно сказать, мистической силой. Гипнозом не владел, красноречием особенным не блистал, все больше помалкивал.
И уж никак не мог подумать, что в лес вслед за мной потянутся и другие ребята.
Просто была весна, в лесу бушевали вовсю ручейки, от земли шел пар, а в стволах белоснежных берез давно уже бродили молодые, взбудораженные солнечным теплом соки.
А еще виноват был Александр Блок. В ту пору мы учили его «незнакомок» и других «прекрасных дам».
Утешить меня взялся мой первый друг Коля Павлов.
— Ты вот что, очень-то не горюй. И не трусь, духом не падай. Как-нибудь все обойдется, перемелется — мука будет. Осталось всего-то два месяца: май, июнь... А там!..
Коля Павлов стянул с переносицы большие роговые очки и, близоруко щурясь, сосредоточенно стал протирать носовым платком толстые стекла.
— Ты все же счастливый: пойдешь в армию. А вот я...— Коля махнул рукой, сам над собой иронически усмехнулся. Потом, чтобы окончательно взбодрить меня, добавил: — Самое страшное — комитет комсомола. А секретарь комитета парень свой, Женя Обухов.
Женя Обухов, точно, парень был свой, такой же, как и мы, десятиклассник из смежного класса. В ближайшие дни мне предстояло встретиться с ним в официальной обстановке: я только что подал заявление с просьбой принять в комсомол.
Говоря откровенно, очень-то я и не трусил.
О том, что произошло, сразу же и забыл, тем более, что следующим был урок по военному делу — так называлась новая, недавно введенная в школах учебная дисциплина.
Изучался на этом уроке Дисциплинарный устав РККА.
Новый наш преподаватель — бритоголовый, круглолицый капитан, работник райвоенкомата, прохаживался неторопливой, размеренной походкой вдоль парт, размахивая по-строевому правой рукой, а ладонь левой, засунув за поясной ремень там, где у бойцов обычно располагается подсумок. На его груди ало, как орден Красного Знамени, поблескивал большой овальный значок «Ворошиловского стрелка» первой степени. Значок этот был тогда еще в редкость.
Капитан говорил, на память цитируя параграфы Устава, а мы буквально смотрели ему в рот, боясь пропустить хоть слово.
Наркомом обороны в то время был назначен маршал Тимошенко. На переменах мы, парни, с видом знатоков подолгу рассуждали на новую для нас тему о взысканиях, поощрении красноармейцев за отличную службу. Рассуждали с такой гордостью, будто наши об этом разговоры уже возвеличивали нас, возвышали, делали в глазах наших девчат людьми мужественными, суровыми и смелыми.
В начале семидесятых годов БССР облетело сенсационное сообщение: арестован председатель Оршанского райпотребсоюза М. 3. Борода. Сообщение привлекло к себе внимание еще и потому, что следствие по делу вели органы госбезопасности. Даже по тем незначительным известиям, что просачивались сквозь завесу таинственности (это совсем естественно, ибо было связано с секретной для того времени службой КГБ), "дело Бороды" приобрело нешуточные размеры. А поскольку известий тех явно не хватало, рождались слухи, выдумки, нередко фантастические.
В книге рассказывается о деятельности органов госбезопасности Магаданской области по борьбе с хищением золота. Вторая часть книги посвящена событиям Великой Отечественной войны, в том числе фронтовым страницам истории органов безопасности страны.
Повседневная жизнь первой семьи Соединенных Штатов для обычного человека остается тайной. Ее каждый день помогают хранить сотрудники Белого дома, которые всегда остаются в тени: дворецкие, горничные, швейцары, повара, флористы. Многие из них работают в резиденции поколениями. Они каждый день трудятся бок о бок с президентом – готовят ему завтрак, застилают постель и сопровождают от лифта к рабочему кабинету – и видят их такими, какие они есть на самом деле. Кейт Андерсен Брауэр взяла интервью у действующих и бывших сотрудников резиденции.
«Иногда на то, чтобы восстановить историческую справедливость, уходят десятилетия. Пострадавшие люди часто не доживают до этого момента, но их потомки продолжают верить и ждать, что однажды настанет особенный день, и правда будет раскрыта. И души их предков обретут покой…».
Не каждый московский дом имеет столь увлекательную биографию, как знаменитые Сандуновские бани, или в просторечии Сандуны. На первый взгляд кажется несовместимым соединение такого прозаического сооружения с упоминанием о высоком искусстве. Однако именно выдающаяся русская певица Елизавета Семеновна Сандунова «с голосом чистым, как хрусталь, и звонким, как золото» и ее муж Сила Николаевич, который «почитался первым комиком на русских сценах», с начала XIX в. были их владельцами. Бани, переменив ряд хозяев, удержали первоначальное название Сандуновских.
Предлагаемая вниманию советского читателя брошюра известного американского историка и публициста Герберта Аптекера, вышедшая в свет в Нью-Йорке в 1954 году, посвящена разоблачению тех представителей американской реакционной историографии, которые выступают под эгидой «Общества истории бизнеса», ведущего атаку на историческую науку с позиций «большого бизнеса», то есть монополистического капитала. В своем боевом разоблачительном памфлете, который издается на русском языке с незначительными сокращениями, Аптекер показывает, как монополии и их историки-«лауреаты» пытаются перекроить историю на свой лад.