Записки обольстителя - [10]

9

Простите великодушно, друг мой, хотел Вам сказать еще что–то, да все вылетело из головы, едва прочел записку от знакомого торговца картинами, которую мне принесли сию минуту. Мошенник утверждает, будто купил где–то для меня настоящего Мейсонье. Выдумывает, должно быть, шельма, по обыкновению, но ничего не поделаешь, придется ехать, выводить его на чистую воду. Чем черт не шутит, вдруг разбойник не врет — ведь до седых волос будешь казнить себя, упустив стоящую вещь. Вот, мой друг, какие приобретения должны бы Вас волновать — те, которые не стареют с годами, те, ценность которых лишь яснее проступает со временем. А представить себе Вашу мучительницу через двадцать, да что там, через десяток лет, и хочется смеяться, глядя на Ваши нынешние страдания. Будьте мужчиной, друг мой, страдайте молча, коли уж есть такая охота, но не сносите терпеливо то, чего нельзя сносить. Вспомните Пруста, который писал: «Меня в конце концов научил жизненный опыт, что когда кто–нибудь смеется надо мной, то приятно улыбаться в ответ и не возмутиться — это дурно». Или уж миритесь с унижениями, терпите, когда попирают Ваше достоинство, но не ждите за это благодарности — воздаянием будет одно презрение. Итак, прощайте, друг мой. Старайтесь не писать мне так часто, ибо за недосугом я не смогу отвечать на каждое Ваше послание, а это возбудит во мне угрызения совести и, стало быть, нарушит мой душевный покой, который я ценю превыше всего. Остаюсь неизменно уважающим Вас и надеющимся на Ваш здравый смысл —

Андреем Добрыниным.

26 марта 1991 г., Москва.

ПИСЬМО 3

1

Очередное Ваше послание, которое я получил с неделю тому назад, поселило в моей душе противоречивые чувства. Помнится, я уже намекал Вам на то, что Ваши любовные коллизии не могут не вызвать некоторого раздражения — так поневоле раздражает нас тот, кто совершает на наших глазах нелепые поступки. Не стало исключением и содержимое Вашей последней эпистолы, однако оно в то же время способно и немало позабавить вдумчивого человека. Я ожидал тех признаний, которые Вы делаете в своем письме, с того момента, когда еще в начале нашей переписки узнал: ответом на Ваши пылкие чувства явилось лишь досадное пренебрежение. Уже тогда я понял, что дело не обойдется без удачливого, хотя и недостойного соперника, к тому же и Вы делились со мной соответствующими подозрениями. И вот теперь подозрения наконец превратились в уверенность, и Вы не обинуясь выплеснули на бумагу всю горечь и обиду не оцененной по достоинству многогранной личности. Дабы мне стала понятна степень слепоты Вашей любимой, Вы многословно описываете все недостатки, всё моральное и умственное убожество Вашего конкурента. Должен сразу сказать, несмотря на невольную улыбку, которую вызывают у меня Ваши откровения: большинство Ваших оценок я не подвергаю ни малейшему сомнению и не связываю их с тем взвинченным состоянием, в котором Вы, судя по всему, непрерывно пребываете. Я и сам немало претерпел в свое время от человеческой тупости и потому легко могу себе представить трафаретные заигрывания крепких веселых парней, щедро наделенных всеми видами здоровья, кроме умственного, и всеми видами энергии, кроме творческой; я слышу их дурацкие шутки и долгие разговоры, лишенные всякого содержания и по занудности сравнимые разве что с романом Леонова «Русский лес»; я вижу их белозубые улыбки, ни в малой мере не связанные со смыслом их бесцветных слов, и вижу, как Ваша любимая — о ужас! — улыбается им в ответ. Однако скажу Вам прямо, что эти отталкивающие картины уже неспособны вызвать во мне былое негодование. Теперь, друг мой, Ваша очередь негодовать. Мне, как говорится, время тлеть, а Вам — цвести, если можно назвать цветением бури чувств по столь ничтожным поводам. Даже в Вашем возрасте мне хватало здравого смысла, чтобы в ситуации, сходной с Вашей, не терять достоинства, никого ни о чем не просить, не грозить, не сетовать и не упрекать. Уже тогда я понимал, что соперничество туг немыслимо, ибо духовно состязаться можно только с таким человеком, который придерживается одинаковой со мной системы ценностей. Если же мы говорим с ним всегда только о разном и на разных языках, но при этом моя любимая охотно и с пониманием его слушает, а от моих речей на ее лице появляется опасливое выражение, словно они заключают в себе некий подвох, то скажите на милость, от какой точки опоры мне (а теперь — Вам) оттолкнуться, дабы низвергнуть соперника во прах? Можно, разумеется, проломить ему голову, своротить челюсть и наставить по всему телу ужасающих кровоподтеков, тем более что он скорее всего ничего лучшего и не заслуживает. Подобный способ выяснения отношений широко распространен в тех кругах, к которым мы примкнуть не сможем, если бы даже и захотели, ибо вся наша духовная организация воспротивится такому объединению. Вы знаете, друг мой, что судьба не обидела меня ни крепостью мышц, ни боевой яростью, и это дает мне моральное право презирать решение духовных проблем с помощью грубого насилия. Отвратительна не столько неэстетичность, сколько бессмысленность физической расправы, не дающей чаще всего удовлетворительного результата: в самом лучшем случае она позволяет лишь устранить соперника, но не достичь взаимопонимания с любимой женщиной.