Записки о будущей японо-американской войне - [10]

— Говоришь, мать больна? Врешь! Во-первых, в твоем формуляре никакой матери по имени Ямомура Тисэ не значится. Действительно, Если переделать Ямамура в Умемура и Тисэ в Тие, то получится мама лет так в девятнадцать. Ха, ха, ха. Вот так родня!

— Никак нет, господин офицер.

(Кто же это мог насказать офицеру?) Он усиленно объяснял ротному.

— По некоторым обстоятельствам моя мать была исключена из списков семьи Кавано.

— Ну, как бы там ни было, а я, как ротный командир, доложу командиру корабля.

Матрос не терял надежды и ждал распоряжения командира корабля. Но это был человек, на которого совершенно нельзя было надеяться.

— Корабль должен сейчас идти в плавание, — сообщил ротный по возвращении. — Кроме того, командир сказал, что он не может отпускать со службы из-за матери, не внесенной в формуляр.

В такое неблагополучное время сделать было ничего нельзя. Прошедшей ночью во время бури в открытом море у острова Иисима в Изуно потерпели аварию несколько рыболовных судов и управлением военного порта команде миноносца Нара было приказано выйти в море на помощь потерпевшим бедствие судам. Когда на следующий день оказавший помощь потерпевшим бедствие корабль возвратился, на имя матроса Кавано пришла телеграмма: «Процесс после операции Ямамура Тисэ неблагополучен, умерла пять часов утра».

Время похорон совпало со стоянкой на берегу, и Кавано смог поехать в Токио. По окончании похорон он посетил симпатичного военного врача, чтобы поблагодарить его. При уходе сестра милосердия сказала ему:

— Вы не приехали, и поэтому нельзя было произвести переливание крови. Она очень ждала….

Он выслушал ее и ушел.

2

— Нии, запри дверь и иди домой.

Отослав прислуживающего в магазине мальчика, Тиэко вошла в комнату и постлала постель.

Несмотря на весну в Манчжурии, все еще было холодно.

Ударяясь в окно, шуршал снег. Тиэко спросила с беспокойством:

— Ты как будто думаешь что-то невеселое?

Муж молчал. Она переменила разговор.

— Я сегодня слышала от соседей, что Дайрэн строит четыре аэроплана, чтобы подарить их морскому министерству. Разве уже собирают по 2 иены с дома?

Но и разговор о самолетах не вызвал никакого интереса у мужа. Он по-прежнему молчал, как камень.

— Да что с тобой? — со слезами спросила молодая женщина. — Ведь в этой далекой стороне у меня нет больше близких людей.

— Я плохо сделал, — промолвил, наконец, муж. — Для тебя это действительно дальняя сторона, тебе, вероятно, хочется повидаться с матерью в Иокосука. Ведь нельзя даже послать письмо!

— Я этого не говорила, я пойду вместе с тобой хоть в Манчжурию, хоть в Сибирь.

— Куда бы мы ни поехали, я нигде не могу носить свое настоящее имя, а жить, скрываясь, как вор, мне надоело. Вот сегодня я исправлял радио в школе и очень напугался, когда бывший там офицер спросил меня: — Эй, радист, хорошая у тебя фигура, что, еще не мобилизован? При каком полку?

— Манчжурия велика. А вспомни, когда ты был в Японии, как ты метался по огромному Токио. Ведь ты сам говорил об этом.

— Да, когда я убежал после похорон матери, я снял военную форму, сел на пароход и уехал в Осака.

— Что же ты думал делать в Осака?

— У меня не было никакой цели. Я боялся жить в Токио и Иокосука. Когда я взял на станции Умеда билет и только что отошел от кассы, станционный служащий окликнул меня: «Извиняюсь, подожди немного». Я решил, что пропал….

Он вздрогнул, вспомнив о своем тогдашнем страхе.

— А зачем он тебя остановил? — шепотом спросила жена.

— Я забыл второпях передать билет. Ха-ха-ха!

Только в Дайрэне он почувствовал себя спокойнее.

Из Осака он опять вернулся в Токио, скрываясь там, как бродячая собака. Он дрожал, вспоминая об этом.

— Меня спасло знание радио, полученное во флоте, и вот, открыв здесь магазин, я кое-как живу, но моя жизнь хуже, чем у нищего.

— Да и я, когда незнакомый человек пришел ко мне в Иокосука и передал письмо с чеком от тебя, ничего не понимала.

— Я убежал сюда не из боязни военного суда и каторги. Мне стал ненавистен флот, который принес смерть самому близкому мне человеку — моей матери.

— Это сделал тот лейтенант Маки.

— И я так думал, по крайней мере, пока не вышел рескрипт о войне. Но теперь я чувствую, что моя ненависть к нему исчезла.

— Что ж, ты хочешь явиться?

— Да, это меня и мучает. Сегодня в школе офицер задел меня за живое. Так дальше продолжаться не может.

Тиэко молчала. Он продолжал:

— Эта война будет нелегкая для страны. Сейчас решается вопрос о том — погибнет Япония, существующая уже три тысячи лет, или она будет процветать. От кого зависит исход войны? Конечно, не от народа, не от правительства и не от армии. Вся ответственность лежит на флоте.

Тиэко покачала головой, но он продолжал:

— Но что бы то ни было, я явлюсь. Каторгу отсрочат, и я попаду на корабль. А ты….

— Хочешь сказать, возвращусь на родину? — прервала Тиэко, — хорошо, я возвращусь на родину. Я всюду буду Кавано Тиэко.

И когда муж хотел что-то сказать, молодая женщина, как будто стесняясь, промолвила:

— У меня будет ребенок.

3

Поезд Токандосской железной дороги был переполнен матросами, одетыми в помятую форму. На всех были фуражки с одинаковыми надписями: «Иокосукский флотский экипаж». У многих головы были причесаны на пробор. Обросшие их лица казались старыми по сравнению с числом знаков различий на рукавах. Отсюда можно было заключить, что они находятся не на действительной службе.