Записки о болгарских восстаниях - [60]

Но и это слабое сопротивление было недолгим: оно лишь на очень короткое время отсрочило ужасную трагедию, кровопролитную резню. Да и могло ли быть иначе? Могли ли камни и колья противостоять султанским стальным штыкам, пулям и видинским ятаганам? Разве могли слабые, перепуганные женщины и упавшие духом мужчины голыми руками отогнать тысячную толпу? Конечно, нет!

Вскоре враги пробили бреши в церковной ограде и, просунув в них ружейные стволы, стали стрелять в народ, теснившийся во дворе. Пока брешей было мало, бесстрашные женщины хватали руками ружейные стволы, изрыгающие пули. Одни падали, сраженные, другие тянули ружья к себе, пока не удавалось вытянуть их целиком. Но когда вся ограда оказалась продырявленной, храбрым батакчанкам пришлось отступить. Одни залегли под оградой, другие укрылись в церкви, уже битком набитой людьми, третьи просто легли на землю где попало, четвертые метались как безумные, а огонь неприятельских ружей все усиливался, и убитые, главным образом женщины и маленькие дети, падали, как срезанные колосья на ниве.

Рыдания, обращенные к Христу и Магомету, мольбы на турецком и болгарском языках, вздохи умирающих, страшные хрипы, стенания, просьбы подать хоть каплю воды, слабые голоса, умоляющие: «Смилуйтесь, добейте!» — оглашали церковный двор.

Но ни Христос, ни Магомет не приходили на помощь, первый — чтобы защитить христиан, главной виной которых было поклонение его кресту, а второй — чтобы вразумить правоверных, предсказать им, ежели он действительно пророк, а не обманщик, что гибель Батака приведет к гибели османской империи. Не было их тут! А неразумные сыны человеческие боролись — одни за главенство какого-то креста, другие — полумесяца… Эх ты, вера, вера! Признаю, что много ты сделала добра, но никто не станет отрицать, что ты плывешь, как ладья, по морю крови.

Вместо ангельских голосов, услышанных некогда праотцом Авраамом, в то время как он собирался зарезать своего сына, за церковной оградой раздавались крики «вурун! тутун! сарын!». Несколько женщин, имевших глупость думать, будто и у палачей в чалмах есть сердце, отворили ворота и закричали во весь голос: «Сжальтесь! Сжальтесь!».

Башибузуки мгновенно ворвались в церковный двор с обнаженными ятаганами в руках, и — о боже! — тут началась та душераздирающая, та кровавая драма, при одной мысли о которой помрачается разум, стынет кровь, мгновенно исчезают беспристрастие и хладнокровие, колеблется вера в превосходство людей над бессловесными тварями, и в душу закрадывается подозрение: полно, да разве турок лучше тигра?..

И вот взметнулись ятаганы. Они разили направо, налево, вверх, вниз — повсюду, куда направляла их костлявая кровожадная рука. Они звенели, сталкивались в воздухе, и горячая кровь лилась по их лезвиям, как по желобу, мелкой росой оседая на телах жертв…

«Ой-ой-ой, матушки!», «Где ты, милое дитятко?», «Смилуйся, пресвятая богородица»… — кричали жертвы.

«Бейте, молодцы!», «Бейте всех без разбору, старых и малых — все они неверные собаки!» — ревели палачи.

Трещали кости и черепа под ударами ятаганов. Очевидцы рассказывали, что можно было довольно точно определить, когда ятаган рубил окрепшую старую кость, а когда — хрупкую, детскую. В первом случае треск был громкий и отчетливый — казалось, рубят говяжью тушу, а когда сталь ударялась о кость, сыпались искры; а во втором — слышался только легкий и глухой хруст — казалось, это ломаются тонкие, сухие сучки.

Резня продолжалась почти всю ночь. Если кровопийцы уставали размахивать ятаганами, их место занимали новые бандиты, которые старались не отстать от своих предшественников, уже устлавших землю бесчисленными жертвами. Люди, ища спасения, бежали со двора к церковным дверям, а кровопийцы, как жнецы, двигались за ними от ворот ограды, оставляя за собой не колосья, а груды мертвых и полумертвых тел.

На рассвете, когда занялась заря, а может, и раньше, когда еще только пропели петухи, самые буйные и кровожадные башибузуки уже дошли до церковных дверей, у которых валялись растоптанные дети и даже взрослые женщины — это были те, кто, спасаясь от преследователей, пытались протиснуться внутрь церкви, хотя это было совершенно немыслимо, так как двери ее давно уже были забиты людьми. Внутри была невероятная давка, множество детей и больных задохнулись, в церковь удалось попасть только тем, кто пробирались по головам людей.

Так или иначе, но у ворот выросла целая гора трупов, и башибузукам пришлось попотеть. Отцы семейств, которым их заботливые жены, вероятно, наказали не возвращаться с пустыми руками из гяурского села, возились возле мертвых и умирающих и что-то делали.

— Что же именно? — спросят некоторые читатели.

— Оказывали медицинскую помощь страдальцам, — ответили бы нам тогдашние турецкие филантропы вместе с Эдибом-эфенди.

— Нет. Они грабили и разбойничали, они обирали мертвые тела и зарезанных их же руками жертв, — ответим мы.

Дикие грабители переходили от одного трупа к другому, и с одного бережно стаскивали одежду, конечно, если она того стоила, одежду похуже распарывали ножом, обшаривали умирающих.