Записки о болгарских восстаниях - [44]

— Теперь не бойтесь, это тот самый человек, к которому я вас веду, — сказал нам Нею, улыбаясь от радости, точно у него гора с плеч свалилась. — Подпасок, видать, ушел со скотом, а пастух остался печь хлеб. Все как нельзя лучше, теперь надо пойти сказать ему, что пришли дорогие гости.

От слов «остался печь хлеб» у нас потекли слюнки. Разведав местность, чтобы удостовериться, что турецких засад тут нет, мы послали бая Нею к пастуху, а сами на всякий случай стали у опушки леса, нацелив ружья на хижину.

Спустя десять минут перед нами уже стоял человек лег пятидесяти, среднего роста, с густыми черными усами, в которых кое-где сквозила седина, большим выпуклым лбом, сморщенным, как бумажный фонарь, маленькими круглыми серыми глазами, блестевшими, как у лисицы, и тупым носом, похожим на татарский сапог. Прямой, как трость, не по возрасту стройный стан, быстрые, легкие движения движения двадцатилетнего юноши. Пастух подошел к нам без малейшего стеснения или боязни и, здороваясь, сразу протянул руку с таким видом, словно уже давно знал, что именно в этот день встретится с нами.

—

Мы окружили его, как цыплята курицу, и он с важным видом сказал, что надо нам собираться в дорогу. так как он поведет нас на гребень Стара-Планины и спрячет в каменной пещере, известной только ему да еще одному его товарищу, «которому надо пожелать, чтобы земля ему была пухом», то есть который уже умер. Эту предосторожность надо принять потому, что башибузуков /или «собак», как он их называл/ здесь очень много; они обыскивают хижины пастухов, а недавно даже собирались прочесать лес.

— В этой пещере вам бояться нечего, — объяснил он. — Бьюсь об заклад, что там у вас и волоса с головы не упадет. Будете жить, как в румынской корчме! Я эту пещеру нашел случайно, давно, когда был еще двадцатилетним парнем и вместе с покойным отцом пас коз в тех местах. Как-то раз вижу — орел садится на голую скалу, с добычей в клюве. Ну, я и решил, что, в тех скалах у него гнездо и там его п^тенцы. Влез на дерево, вижу — пещера!..

Выслушав историю открытия пещеры, мы уже ничего не смогли возразить против этого плана.

— Пойдемте?

— Согласны.

4

—

Пещера была длиной аршин в пять-шесть, высотой в полтора-два, а шириной всего в аршин, так что нам четверым пришлось расположиться там как в мельничном желобе. Тяжелее всех было тому, кто сидел у входа — там лежал снег и ветер дул особенно ожесточенно. Слева и справа от пещеры громоздились неприступные скалы, по которым ни один человек не смог бы добраться до нас…

—

В ту ночь, пожалуй, ни один из нас не спал спокойно и двадцати минут. Уже две недели, как нас каждый день или поливало дождем, или засыпало снегом. Мы до известной степени притерпелись к ненастью и переносили бы его стойко, будь у нас хлеб. Но трескучий мороз, свирепствовавший на этих высотах, где и в лучшее время года, в июне, не тает снег, влажные и холодные камни нашего дикого и доселе необитаемого жилища, где, вероятно, никто не жил от самого сотворения мира, так нас измучили, что ночь показалась нам годом. Ветер влетал в пещеру и гудел в ней, как в дымовой трубе. Все пришли в уныние. Никто не верил, что мы выберемся живыми из дебрей этой проклятой Стара-Планины. Стали советоваться, что делать, строили планы, один другого неосуществимее, но ни к какому твердому решению прийти не могли. Отец Кирилл предлагал отправиться или в Троянский монастырь, где ему был знаком игумен хаджи Аксентий, или же на его родину, в Сопот. Глаза Бенковского были обращены в сторону «священной» Румынии.

— Спасения надо искать только там, и нигде больше, — говорил он.

Я, со своей стороны, расхваливал дом бабушки Тонки в Русе, уверяя друзей, что если мы благополучно доберемся до этого города, старушка предоставит в наше распоряжение свой дом. Эти фантастические планы несколько ободряли нас.

Наконец рассвело, но из-за густого тумана мы ничего не могли разглядеть и в десяти шагах от себя. Тогда мы единодушно решили, как только появится дядя Вылю, заявить, что в этой проклятой дыре не могут жить и звери. Здесь даже небольшого костра нельзя разложить, нет места, чтобы поразмять ноги. В этот день, 10 мая, к полудню, мы услышали вдалеке чей-то кашель. Конечно, это кашлял не кто иной, как дядя Вылю…

—

5

—

Наконец старик выглянул из зеленой чащи. Он устал и запыхался, бродя по горам, и сейчас с трудом тащился к нам вверх по склону с шапкой в руках.

— Догадались, наверное, что у меня для вас кое-что припасено! — крикнул он издали, увидев, что мы вышли из той ложбинки, в которой расстались с ним, и греемся на солнце, только что показавшемся из-за облаков.

Сначала он старался казаться веселым. Смеялся, шутил, как человек, который ничем не озабочен и чувствует себя в полной безопасности. Но вдруг лицо его стало серьезным, он важно откашлялся, затем взял у меня из рук свою коротенькую трубочку, которую оставил нам, сильно затянулся и проговорил:

— Ну, ребята! Поздравляю вас!..

— Что случилось, дядя Вылю?.. Говори поскорей! — закричали мы все в один голос и, как цыплята, окружили старика.

— Что случилось, то случилось, а вам теперь надо меня угостить! — начал он, не поднимая глаз, словно собирался не обрадовать нас, но выругать. — Сколько было «собак» в наших местах, все убрались вон прошлой ночью, — продолжал он. — Утренний кофе пили где-нибудь не ближе Орхание, надо думать. Двое из них не то проспали, не то еще почему-нибудь задержались и отстали от своих, так они нынче утром так улепетывали, что нечаянно на меня налетели. Сломя голову бежали, проклятые турки! Языки высунули, как бешеные собаки…