Записки о болгарских восстаниях - [40]

Наконец мы достигли каменного откоса, и здесь пришлось спускать людей и коней на веревках. Мы хотели обойти откос, но не он один преграждал нам путь — внизу, у самой реки, виднелись другие такие же скалы и огромные буковые стволы, рухнувшие на землю под напором ветра и нагроможденные один на другой. Казалось, что здесь нарочно сделаны завалы. Как я уже говорил, бук, аршин в сто высотой, падая, валил несколько более мелких буков, и пока, бывало, обойдешь его, пройдет несколько минут. А ведь сколько буков в лесу! Сделаешь шага два — вот тебе и другой, еще более мощный и ветвистый! Посмотришь издали на группы этих «разрушенных памятников» и кажется, будто это молдаванская деревушка, ведь корни каждого упавшего бука образуют шалаш из земли и камней, в котором свободно могут разместиться человек тридцать-сорок.

Даже отчаявшиеся, убитые горем люди не могли остаться равнодушными при виде здешней пышной растительности. Вся земля была покрыта молодой дикой геранью, не тронутой ничьей рукой. Если кто и ступал по ней, то лишь белогрудные серны. Горделиво и привольно тянулась она к небу, веселая, радостная, осыпанная прозрачной росой, такая красивая, что казалось грехом наступить на нее… Но, конечно, мы были не в состоянии оценить всей красоты этих гор. Вот уж два дня мы, словно зайцы, питались только вяжущими буковыми листьями да кислым щавелем — единственной пищей, которую можно найти в горах в мае, — и это притупило в нас все чувства, кроме голода.

Поняв, что прямым путем спуститься к реке невозможно, мы свернули влево и двинулись поперек склона, сами не зная куда. Если верить трепещущей стрелке компаса, мы шли прямо на запад: но многие кричали: «Врет коробочка! Идем навстречу солнцу». Мы всячески старались ступать бесшумно, но это не удавалось по многим причинам, уже известным читателю. Стоило сбить один камень, как срывались еще десять других, и все вместе катились вниз и падали в реку. Катясь, они ударялись о сухие сучья и камни, которые раскалывались с грохотом взорвавшегося снаряда, поднимая такой страшный шум, что казалось, будто горы рушатся.

Медведи, олени, кабаны и другие дикие звери — обитатели Стара-Планины, — услышав первый раз в жизни такой грохот, метались в испуге, сталкивая новые камни.

—

3

И вот, в эту критическую минуту тяжкой борьбы с дикой природой и голодом, до нас донесся, словно с неба, голос, показавшийся нам ангельским! Можете ли вы. читатели, представить себе, что это значит — услышать голос спасителя?.. Где-то в тумане, совсем близко, немного выше нашей стоянки, звучали голоса чабанов. Звенели железные колокольчики, верещали козлята. Думаю, что мне незачем пространно рассказывать, как потрясло всех нас это нежданное счастье. Достаточно вспомнить, что вот уже три дня — с тех пор, как отряд достиг «матушки Стара-Планины» мы не слышали голосов местных жителей /если не считать напавших на нас карателей/, которые могли накормить нас и с пастушеским радушием объяснить, куда мы попали. При первых же звуках звонких колокольчиков отряд, как один человек, вскочил на ноги и без малейших колебаний и долгих совещаний /ведь каждый из нас знал свою обязанность: сначала хватать чабана, потом его овец/ — ринулся в туман. Все бежали на звуки колокольчиков, растянувшись цепью, чтобы охватить как можно более обширное пространство, так было легче поймать чабана, который был нам так нужен — ведь он, несомненно, обратился бы в бегство, увидев столько чужих людей. Мы двигались безо всяких предосторожностей — нечего было бояться одинокого простого пастуха, к тому же, вероятно, болгарина. Но вдруг звон колокольчиков умолк, прекратилось и блеянье козлят. Все остановились и стали прислушиваться, надеясь, что «ангельский голос» зазвучит вновь.

— Это нам просто почудилось, никаких овец тут нет, — заговорили бойцы, снова уверившись, что в Стара-Планине, кроме нас, нет живой души.

Несколько человек замахали на них руками, чтобы они не трепали языком, и все опять напрягли слух, оглядываясь кругом и отыскивая глазами то, что так хотелось увидеть. Вскоре наши сомнения рассеялись, из ближнего букового леса снова донесся звон колокольчиков, чабан засвистел, сзывая овец, потом сказал на местном болгарском наречии:

— Чтоб вам пусто было!.. Такая трава выросла в нынешнем году, а вы все никак не наедитесь… Рый, ха! — цыкнул он на свою отару.

— Держите! Овцы! Тут, внизу! — крикнули мы и помчались в буковый лес, который представлялся нам нагромождением огромных скал. А, возможно, это и в самом деле были скалы, и только в тумане они казались лесом.

Как только мы подбежали шагов на десять к этому загадочному месту, раздался, вырвавшись из многих глоток, турецкий боевой клич: «Вурун!» /Бей!/, в воздухе засвистели пули… «Тутун! Басын!» /Держи! Бей!/ — ревели «безобидные пастухи», а пули врезались в траву у наших ног. Товарищи, шедшие поблизости от меня, — помнится, их было пятеро или шестеро, — согнулись и рухнули на землю, как подкошенные колосья на ниве! Несколько глухих стонов: «Ох, матушка!» — и все…

Я не знаю ни численности карательного отряда, ни истории его появления в этих местах, не могу даже назвать имен и количества павших повстанцев. Пусть обо всем этом поведает беспощадный туман. Мы разбежались кто куда, рассеялись во мгле, как перепелки… За спиной у нас остались наши верные товарищи, с которыми мы всего несколько минут назад делили горе и радость, мечты и надежды! Теперь они обливались кровью, ожидая в последние минуты жизни, что враг ринется и изрубит их ятаганами… Выстрелы все гремели в тумане. Еще ужаснее было, что мы потеряли след наших обессилевших товарищей — тех, которые отстали от нас, когда мы спускались к реке. Неожиданно услышав стрельбу, они, вероятно, повернули назад, а значит, мы навсегда утратили их.