Записки молодого человека - [56]
— Но вы же были бургомистром!
— Да, был.
— Так вы писали эти списки?
— Нет, я их не писал.
— А кто же их писал?
— Писали работники.
Потом я стал расспрашивать его о тех свидетельствах о благонадежности, которые он одним выдавал, а другим не выдавал. Он отвечал на это, что сам он никого не выдал немцам и ни о ком не говорил плохо.
— А кто же говорил?
— Когда немцы меня спрашивали, тогда я им говорил. А если не спрашивали, я не говорил.
— Значит, вы говорили о людях плохое только тогда, когда немцы вас спрашивали о них?
— Да.
И то, что он выдавал немцам людей только после того, как немцы спрашивали его об этих людях, видимо, казалось ему сильно смягчающим его вину обстоятельством. Во всяком случае, он повторял это несколько раз.
Во время нашего разговора с ним на улице упали две серии бомб. Оба раза он при первых звуках бомбёжки начинал орзать на стуле, а потом пытался сползти с него и лечь на пол. В первый раз я удержался, но во второй раз крикнул иа него:
— Неужели вы не понимаете, что вас все равно расстреляют? Ну чего вы лезете на пол?
Он с видимым трудом, дрожа, поднялся с пола, сел обратно на стул и сказал:
— Я еще надеюсь, что я оправдаю доверие.
Трудно поверить, что человек в такой обстановке мог выговорить такую фразу, но он ее выговорил. И после этих слов к концу допроса у меня даже не осталось чувства ненависти к нему — были только омерзение и гадливость, доходившие до того, что мне было бы трудно дотронуться до него. Это был уже не человек, а какая-то медуза.
Когда потом замечательный актер Асланов в Московском театре драмы сыграл в "Русских людях" предателя Харитонова, он, с его удивительным актерским чутьем, не ходил по сцене, а буквально расползался по ней и очень напоминал мне этим Грузинова, хотя и не был похож на него физически.
Кстати сказать, Харитонов таким, каким он вышел в "Русских людях", сложился у меня из двух первоначальных впечатлений: из одной услышанной мною эвакуационной фразы — "Мои вещи без меня — всегда вещи, а я без моих вощей — дерьмо", фразы, которую сказал на вокзале в минуты эвакуации муж жене, и из моих воспоминаний о Грузинове — таком, каким я увидел его в тот день в Феодосии.
После разговора с Грузиновым я встретился в типографии с Мартыном Мержановым, и мы пошли с ним говорить с моряками, которые первые высаживались здесь с десантом. Они, как мы узнали, продолжали находиться здесь, в городе, весь их отряд состоял при комендатуре.
Комендатура помещалась на одной из нижних феодосийских улиц недалеко от гавани. Она словно в воображаемый геометрически точный круг была вписана в несколько воронок от бомб, разорвавшихся в этот день и накануне. Все стекле были побиты и заткнуты мешками, а внутри комендатуры горели коптилки. Внутри было тесно, входили н выходили люди. В городе в качестве комендантской роты властвовали те самые морячки из отряда Айдинова, которые остались живы и не ранены после того, как в первую ночь десанта первыми зацепились за берег.
В комендатуре я несколько часов разговаривал с командиром отряда Айдиновым, с комиссаром Пономаревым и с несколькими бойцами. В этих людях еще не остыл веселый задор после удачного десанта, но в то же время они очень устали за эти дни и были обозлены бомбежкой, которая все не прекращалась и, казалось, никогда не прекратится.
Думаю, что я не преувеличу, если скажу, что из-за этой злости и беспомощности перед лицом непрекращающейся бомбежки почти у всех людей в городе было в тот день нервное настроение. И, пожалуй, именно поэтому, стараясь преодолеть свой страх и желание, сделав дело, живым и здоровым уехать отсюда восвояси, я расспрашивал людей особенно дотошно и неторопливо. Потом мне это сослужило хорошую службу. Я их расспросил о десанте во всех деталях, и именно поэтому очерк под названием "Последняя ночь", напечатанный потом в "Красной звезде", кажется, получился неплохим.
Не забуду этой ночи...
В шесть часов вечepa, когда уже стемнело, а я кончил свои разговоры, нам с Мержановым сказали, что вскоре должен сняться с якоря и уйти в Новороссийск какой-то пароход, уже забыл его название. Мы пошли на пристань. Выгрузившееся с какого-то парохода пополнение шло по улицам, оглядываясь на хлопающие двери и громыхающее от ветра железо.
Мы с Мержановым не дошли до пристани примерно метров триста, как вдруг впереди грохнуло несколько сильных взрывов, поднялся столб пламени, и, когда мы подошли еще ближе, выяснилось, что пароход, на котором мы собирались отплыть, не пойдет. Услышанные нами взрывы были результатом того, что одна из бомб попала ему в корму.
Немного постояв на пристани в малоприятном соседстве со штабелями выгруженных на нее боеприпасов, мы вернулись обратно в комендатуру, чтобы узнать там, не пойдет ли сегодня что-нибудь еще.
В комендатуре, глядя на ночь, стало совсем тесно: люди спали вповалку на полу и на диванах. В ожидании коменданта я тоже прикорнул, подложив под голову диванный валик, и, как потом оказалось, проспал целый час. Вернувшись, комендант нацаралал нам на бумажке несколько слов и сказал, что где-то у мола — где точно, он не знал — стоит "морской охотник", который через час или полтора должен сняться и пойти прямым ходом в Новороссийск.
Роман К.М.Симонова «Живые и мертвые» — одно из самых известных произведений о Великой Отечественной войне.«… Ни Синцов, ни Мишка, уже успевший проскочить днепровский мост и в свою очередь думавший сейчас об оставленном им Синцове, оба не представляли себе, что будет с ними через сутки.Мишка, расстроенный мыслью, что он оставил товарища на передовой, а сам возвращается в Москву, не знал, что через сутки Синцов не будет ни убит, ни ранен, ни поцарапан, а живой и здоровый, только смертельно усталый, будет без памяти спать на дне этого самого окопа.А Синцов, завидовавший тому, что Мишка через сутки будет в Москве говорить с Машей, не знал, что через сутки Мишка не будет в Москве и не будет говорить с Машей, потому что его смертельно ранят еще утром, под Чаусами, пулеметной очередью с немецкого мотоцикла.
Роман «Последнее лето» завершает трилогию «Живые и мертвые»; в нем писатель приводит своих героев победными дорогами «последнего лета» Великой Отечественной.
«Между 1940 и 1952 годами я написал девять пьес — лучшей из них считаю „Русские люди“», — рассказывал в своей автобиографии Константин Симонов. Эта пьеса — не только лучшее драматургическое произведение писателя. Она вошла в число трех наиболее значительных пьес о Великой Отечественной войне и встала рядом с такими значительными произведениями, как «Фронт» А. Корнейчука и «Нашествие» Л. Леонова. Созданные в 1942 году и поставленные всеми театрами нашей страны, они воевали в общем строю. Их оружием была правда, суровая и мужественная.
События второй книги трилогии К. Симонова «Живые и мертвые» разворачиваются зимой 1943 года – в период подготовки и проведения Сталинградской битвы, ставшей переломным моментом в истории не только Великой Отечественной, но и всей второй мировой войны.
1942 год. В армию защитников Сталинграда вливаются новые части, переброшенные на правый берег Волги. Среди них находится батальон капитана Сабурова. Сабуровцы яростной атакой выбивают фашистов из трех зданий, вклинившихся в нашу оборону. Начинаются дни и ночи героической защиты домов, ставших неприступными для врага.«… Ночью на четвертый день, получив в штабе полка орден для Конюкова и несколько медалей для его гарнизона, Сабуров еще раз пробрался в дом к Конюкову и вручил награды. Все, кому они предназначались, были живы, хотя это редко случалось в Сталинграде.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Это не полностью журнал, а статья из него. С иллюстрациями. Взято с http://7dn.ru/article/karavan и адаптировано для прочтения на е-ридере. .
Школьник, студент, аспирант. Уштобе, Челябинск-40, Колыма, Талды-Курган, Текели, Томск, Барнаул…Страница автора на «Самиздате»: http://samlib.ru/p/polle_e_g.
Всем нам хорошо известны имена исторических деятелей, сделавших заметный вклад в мировую историю. Мы часто наблюдаем за их жизнью и деятельностью, знаем подробную биографию не только самих лидеров, но и членов их семей. К сожалению, многие люди, в действительности создающие историю, остаются в силу ряда обстоятельств в тени и не получают столь значительной популярности. Пришло время восстановить справедливость.Данная статья входит в цикл статей, рассказывающих о помощниках известных деятелей науки, политики, бизнеса.
Всем нам хорошо известны имена исторических деятелей, сделавших заметный вклад в мировую историю. Мы часто наблюдаем за их жизнью и деятельностью, знаем подробную биографию не только самих лидеров, но и членов их семей. К сожалению, многие люди, в действительности создающие историю, остаются в силу ряда обстоятельств в тени и не получают столь значительной популярности. Пришло время восстановить справедливость.Данная статья входит в цикл статей, рассказывающих о помощниках известных деятелей науки, политики, бизнеса.
Всем нам хорошо известны имена исторических деятелей, сделавших заметный вклад в мировую историю. Мы часто наблюдаем за их жизнью и деятельностью, знаем подробную биографию не только самих лидеров, но и членов их семей. К сожалению, многие люди, в действительности создающие историю, остаются в силу ряда обстоятельств в тени и не получают столь значительной популярности. Пришло время восстановить справедливость.Данная статья входит в цикл статей, рассказывающих о помощниках известных деятелей науки, политики, бизнеса.
«Мы были ровесниками, мы были на «ты», мы встречались в Париже, Риме и Нью-Йорке, дважды я была его конфиденткою, он был шафером на моей свадьбе, я присутствовала в зале во время обоих над ним судилищ, переписывалась с ним, когда он был в Норенской, провожала его в Пулковском аэропорту. Но весь этот горделивый перечень ровно ничего не значит. Это простая цепь случайностей, и никакого, ни малейшего места в жизни Иосифа я не занимала».Здесь все правда, кроме последних фраз. Рада Аллой, имя которой редко возникает в литературе о Бродском, в шестидесятые годы принадлежала к кругу самых близких поэту людей.