Записки молодого человека - [54]

Стоял холодный, на редкость ясный зимний день. По старой привычке, ложась, я повертывал голову и смотрел вверх и видел, как падают бомбы, черны­ми каплями отваливаясь oт самолетов. Они были до отвращения хорошо заметны.

В гараже было действительно чудовищное скоп­ление машин. "Мерседесы", "оппели", грузовики, огромные штабные автобусы. В сторожке, пристро­енной к гаражу, я нашел техника-лейтенанта, кото­рый рассказал мне, что именно он со своими крас­ноармейцами брал этот гараж и так и остался тут за начальника.

Мы походили с ним по двору гаража. Моя "лейка" вроде бы как отогрелась, и я сделал несколько снимков. Уже прощаясь, мы остановились с техником-лейтенантом около сторожки.

— Здоровый гараж,— сказал он.— Столько барах­ла навалено! Разве за всем усмотришь? И двор, гля­дите, какой огромный. Сараи, закоулки, черт его знает! Мы за вчерашний день четверых немцев пой­мали, прятались здесь среди машин. Стреляли по нас и одного у меня ранили. И сегодня еще одного поймали. Он в автобусе сидел. Забрался под си­денье, провертел себе дырку и стрелял через нее. А они ведь как стреляют? Когда бомбежка начинает­ся, под прикрытием грохота они стреляют. А ко­гда тишина — и у них тишина. Трудно их изловить. Но, кажется, всех изловили. За одним долго по всем сараям гонялись, а все-таки тоже поймали.

Как раз в это время развернулись очередные три "юнкерса" и стали пикировать. Мы прижались к стене. За гаражом на улице раздался грохот взры­вов. И вдруг я не услышал, а увидел, как рядом с нами по стене струйкой посыпался кирпич. Это было похоже на то, как когда-то на Арабатской стрелке пули струйками бороздили песок. Только теперь эта струйка прошла по стене. Мы отскочили за угол.

— Вот черт,— спокойно сказал техник.— Еще один где-то прячется. Зайдем в помещение, а то еще при­стрелит дуриком.

Мы вошлн в сторожку. Грохот бомбежки стих.

— Теперь пойдем на волю,— сказал техник-лейтенант.— Теперь, в тишине, уже стрелять не будет. Это точно.

Было странно, что только что откуда-то стрелял по нас автоматчик.

Техник-лейтенант вызвал двух бойцов и приказал им еще раз обыскать все сараи. Я взял в полевую сумку несколько валявшихся в гараже иллюстриро­ванных немецких журналов. На одном из них гро­моздился толстый, с благостным лицом Геринг, на другом — Лей, почтительно изогнувшись, пожимал руку Гитлеру.

Из гаража я вошел в дом, где, как мне сказали, размещалась сейчас местная власть. По дороге пришлось еще раз ложиться и пережидать бомбеж­ку. На память вдруг пришло то ощущение усталости и отупения, почти равнодушия, которое у меня было когда-то во время бомбежки в первые дни войны на Западном фронте.

Местная власть помещалась в маленьком доме, уцелевшем посреди наполовину разрушенной ули­цы. Представителем местной власти оказался лейте­нант государственной безопасности, среднего роста, усталый, видимо, замученный бесконечным количе­ством своих новых обязанностей человек, который сказал мне, что никакая другая власть в город еще не прибыла; так что он пока тут один за всех — и за председателя горсовета, и за начальника НКВД, и за начальника милиции. И швец, и жнец, и на дуде игрец.

— Никогда я не думал, что в городе столько сво­лочи,— сказал он.

— А много? — спросил я.

— Много. Черт их знает, откуда их столько набра­лось!

По его тону я понял, что эти слова о том, что страшно много сволоки, не результат служебного рвения или профессиональной подозрительности, а грустные слова действительно удивленного человека.

Я невольно вспомнил один рассказ, который я еще до войны хотел написать про Ялту, но так и не на­писал, только придумал название: "Город брошен­ных женщин". Это должен был быть рассказ о ку­рортном городе, куда люди приезжают всего на ме­сяц; первого числа начинают здесь свою жизнь, а тридцатого кончают, где приезжие чувствуют се­бя гостями и где все — любовь и привязанности — чаще всего завязываются ровно на месяц. И перед глазами тех, кто живет в этом городе постоянно, вечно проходит калейдоскоп людей, которые прие­хали сюда ненадолго и которым здесь не много нужно.

Пожалуй, это воспоминание не имело прямого от­ношения к тому, что говорил мне лейтенант, но мне подумалось тогда, что именно в таких курортных го­родках и должно было оказаться много всяких лю­дей из прошлого, спрятавшихся, скрывшихся, тихо живших, чего-то ждавших, недовольных, а порой не­навидящих не только власть, но и всех тех, кто при­езжает сюда на время, этих гостей из другой жизни.

Я сказал лейтенанту, что хотел бы поговорить с некоторыми иэ арестованных за сотрудничество с немцами. Он ответил, что едва лн это удастся сегод­ня, потому что раньше ночи он никого не будет до­прашивать, а никаких помощников у него под рукой нет, и вообще он один.

— Ну, ладно,— сказал он.— Вот бургомистр Грузинов, отпетая сволочь Или начальник полиции — все понятно! Но вот вы мне объясните, товарищ. Здесь немцы две недели назад, к новому году открыли откровенную вербовку в публичный дом. Просто предложили добровольно туда записываться. Так вот здесь у меня документы из магистратуры есть. Ока­зались такие женщины, которые подали туда заявле­ния. Ну что с ними теперь делать! Публичный дом немцы не успели открыть, помешали им мы. А за­явления у меня. Ну что теперь делать с этими баба­ми? Откуда они взялись? Пострелять их за это нель­зя, не за что, а посадить... Ну, допустим, посадишь, а что потом с ними делать?