Записки молодого человека - [53]

По виду и по количеству машин нетрудно было определить, что и где размещалось у немцев. Валяв­шиеся на улицах трупы иногда были полуголые: нем­цы, застигнутые врасплох, часто выскакивали из до­мов в чем попало, а многих убили прямо в домах.

Все это происходило перед Новым годом. В квар­тиры, где жили немецкие офицеры, да и солдаты, было натаскано к Новому году съестное со всего европейского континента. Французское шампанское и коньяк, датское сало, голландский сыр, норвеж­ские селедки и так далее и тому подобное.

Начинало светать. Мы с Мержановым, бродя по городу, заглянули в особый отдел, где нам посове­товали зайти немного попозже, обещали, что будет для нас интересный материал. Продолжая бродить по улицам, мы зашли в какой-то дом, где в двух со­седних комнатах был расположен зубоврачебный кабинет и немецкая аптека. Стекла были выбиты. Снег лежал прямо на зубоврачебном кресле, а кру­гом валялись какие-то банки, склянки, пузырьки, патентованные лекарства, таблетки, пилюли. Все это было в полном разгроме. Не то немцы, убегая от­сюда, в последний момент все это побили и пере­вернули, не то наши, попав сюда, переворошили все это просто так, дабы нарушить немецкий порядок. Русский человек в таких случаях не в состоянии от­казать себе в удовольствии перевернуть и поставить вверх дном все, что попадется под руку.

С началом светлого времени началась и бомбежка. Наши зенитные орудия беспомощно стояли на пло­щадях и перекрестках Феодосии. Их было переправ­лено сюда уже довольно много, но вся беда заклю­чалась в том, что немцы вчера потопили транспорт, который шел сюда со снарядами для зениток. Зе­нитчики, как им и полагалось по долгу службы, находились возле своих орудий, но стрелять не могли. Все вместе взятое было достаточно драма­тично.

Немцы налетали на Феодосию не особенно боль­шими группами, по девять, по шесть, а иногда по три и даже по два самолета. Но зато почти беспре­рывно, как по конвейеру. Каждые пять минут то в одном, то в другом конце города слышались взры­вы. Если мы проходили по какой-то улице, а потом возвращались через полчаса обратно, тем же путем, мы обычно встречали на дороге новые воронки, ко­торых не было, когда мы шли в ту сторону.

У меня был с собой фотоаппарат, и, помня о не­обходимости снять что-нибудь для газеты, я щелкнул несколько кадров: разрушенные дома, стоящие на перекрестках зенитки. Я не обнаружил при этом осо­бой изобретательности и даже не решился сделать какую-нибудь инсценировку, как это водится среди фотокорреспондентов. Когда мне приходится сни­мать, я почему-то всегда испытываю чувство нелов­кости перед людьми, которых снимаю, и заставить их сделать что-то специальное, как-то по-другому встать, выше моих сил. После нескольких снятых кадров моя "лейка" перестала щелкать, очевидно, замерзла.

Часа через полтора в подворотне какого-то дома на одной из центральных улиц мы нашли двоих ре­бят из армейской газеты 44-й армии, Они потащили нас к себе, кое-что рассказали о происходивших здесь, в Феодосии, событиях, а потом уговорили по­завтракать с ними.

Ребята из редакции были в подавленном настрое­нии. Полчаса назад иа соседней улице убило одного из их товарищей-корреспондентов. Насколько я по­нял из их рассказа, его ранило осколком бомбы, но на поясе у него висели гранаты с капсюлями, и, упав и ударившись о стенку, он вдобавок взорвался на гранатах. Услышав от нас, что мы пробудем здесь максимум сутки и отплывем обратно с одним из пер­вых пароходов, ребята написали записки в свою ре­дакцию, пока оставшуюся в Новороссийске, и попросили, чтобы мы на обратном пути обязательно завезли их. В этих записках они извещали и о смер­ти товарища.

Пока мы завтракали, в типографию, где мы сиде­ли, пришел старик наборщик — один из двух или трех евреев, которые, по его словам, уцелели во всей Феодосии. По тяжелому предчувствию, он не пошел в немецкую комендатуру, когда там была объявлена регистрация и сбор всех живших в городе евреев, а после этого спрятался и таким образом остался жив до нашего прихода, а все, кто явился — а их было около тысячи человек,— погибли.

Забегая вперед, хочу сказать, что я, наверное, ни­когда не забуду, как ко мне уже потом, в феврале, в Москве пришла женщина, еврейка по националь­ности,— не могу сейчас вспомнить ее фамилию. Уз­нав, что я недавно вернулся из Феодосии и снова собираюсь туда, в Крым, на Керченский полуостров, она стала расспрашивать меня про Феодосию и про то, могли ли, по моему мнению, остаться там в жи­вых ее старики родители и ее сын, которого она имела несчастье в самом начале войны отправить именно в Феодосию, как в тихое место, к своим старикам. Ну что я ей мог сказать в ответ на это? Она смотрела на меня с надеждой, а я вспоминал того старого наборщика, который дрожащим голо­сом рассказывал мне, как все это произошло в Фео­досии, и перебирал по пальцам фамилии нескольких людей, оставшихся в живых.

Из типографии Мержанов пошел в особый отдел, а я — в гараж Союзтранса. По слухам, там стояло несколько сот немецких машин, и мне хотелось их сфотографировать,

На улицах уже не было чувства той ночной тре­воги, которая рождалась от темноты, от звона сте­кол, грохота распахнутых дверей и далеких редких автоматных очередей. Но было другое. Было тяже­лое беспомощное чувство оттого, что немцы все это время безнаказанно бомбили город. До гаража бы­ло всего километр, но пока я дошел туда, мне приш­лось два раза растягиваться посреди улицы и ждать, помилует бог или нет.