Записки молодого человека - [50]

Вдобавок ко всему выяснилось, что сегодня мы дальше не полетим.

Узнав, что здесь поблизости стоит штаб Южного фронта, я вспомнил, что во фронтовой газете рабо­тают знакомые ребята, в том числе Коля Кружков. Мне удалось по телефону соединиться с газетой и поймать там Кружкова.

Через полчаса на попутном грузовике я уже ехал в Каменск с тем, чтобы вернуться завтра к восьми утра, ко времени вылета самолета.

Редакцию удалось найти без особого труда. Я ра­достно встретился там с Колей Кружковым и позна­комился с корреспондентом "Правды" Мержановым, которого раньше не знал и который оказался моим неожиданным попутчиком до Краснодара, а потом и до Феодосии. Я лег на койку и, минут пятнадцать поотвечав Кружкову на его вопросы о Москве, за­снул мертвым сном,

Проснулся я от какого-то звяканья. В комнате сто­яли Кружков и еще кто-то незнакомый мне, и Коля, звякая бутылками, извлекал из ящика стола запас спиртных напитков. Я спросил, который час. Оказа­лось, что был уже второй час ночи. Я так и проспал Новый год.

Бутылка, которую вытащил из ящика Кружков, по­чему-то оказалась "Шато-Икемом", Мы выпили по чайному стакану этого "Шато-Икема". Коля и его спутник ушли из комнаты, а я, пощупав свою обмо­роженную физиономию, снова завалился спать. В восьмом часу меня разбудил заехавший за мной офицер связи. Посмотрев в осколок зеркала, я уви­дел, что щеки, подбородок и лоб покрыты у меня густыми багровыми пятнами, на которых местами запеклась черная корка. В таких же пятнах были и руки. А ноги так распухли, что я с трудом вдез даже в валенки Капустянского.

Но делать было нечего; надо было ехать дальше. Пришлось по дороге заехать в госпиталь, где мне намазали чем-то лицо и руки. Руки забинтовали, а на лицо наложили почти полную повязку, оставив только нос, рот и глаза.

Офицер, заехавший за мной, как мы угово­рились с ним накануне, сказал, что мы теперь выле­таем с другого аэродрома и не на той машине, на которой летели, а на другой. Так что чемодан, кото­рый у меня остался там с водкой, сапогами и ватником, можно было теперь считать пропавшим.

Мы вместе с офицером связи и Мержановым по­ехали на другой аэродром и после некоторых пре­пирательств с пилотом Скрынниковым, лихим, но заносчивым парнишкой, все-таки уселись в его са­молет, на этот раз системы "Вульти". Когда-то мы хотели взять у какой-то американской фирмы лицен­зию иа постройку этих легких пикирующих бомбар­дировщиков, но потом это намерение не осуществи­лось, а десяток таких пробных машин остался рабо­тать у нас в связи. Машина вообще была удоб­ная; у нее была отодвигающаяся крыша и кабина, в которой можно было по-человечески сидеть. Но при хорошей маневренности и скорости до трехсот километров недостаток этих "Вульти" заключался в том, что их было всего несколько на всю страну, контуры их не значились ни в одном справочнике, и некоторые наши зенитчики и летчики то и дело но­ровили сбить эти бедные машины.

Мы сели в "Вульти" и часам к двум дня оказа­лись над краснодарским аэродромом. Внизу было столпотворение вавилонское. В Краснодаре вы­пал небывалый, чуть не полутораметровый снег; все машины, стоявшие на аэродроме, были занесены им, а по краям аэродрома валялось несколько разбитых самолетов. От снега пока что была расчищена толь­ко одна летная дорожка, на которой скопилось це­лое стадо машин. С воздуха было видно, что на аэродроме копошатся и работают сотни людей, но садиться было буквальио некуда. Садиться в снег значило скапотировать, а на дорожке не хватало свободного места, учитывая изрядный пробег наше­го "Вульти".

Скрыиникоеу минут сорок не давали знака на по­садку, и он почти до полного расхода горючего все крутился и кружился над аэродромом.

Наконец, решив, что так или иначе ему все равно надо садиться, потому что дальше летать не на чем, он лихо приземлился, маневрируя между самолета­ми.

Было около трех часов дня первого января. Пока что мы оказались в Краснодаре. Теперь отсюда предстояло добираться или в Керчь, или в Феодо­сию, по нашему усмотрению.

Дороги с аэродрома в город были переметены, и машины не ходили, но трамвай, по слухам, ходил. Мы прошли километра полтора пешком, сели на трамвай и доехали до города. Сюда шесть или семь дней назад к началу операции перебралась часть штаба Закавказского фронта во главе с его коман­дующим Козловым и членом Военного совета Шаманиным. Остальная часть штаба оставалась еще на прежнем месте, в Тбилиси,

Кроме задания побывать в Керчи или в Феодосии, мне было дано еще второе задание: сделать для га­зеты так называемую "авторскую" статью генерала Козлова об этой операции, которую проводил его фронт.

Отдохнув часок на диване у адъютанта, я попал к командующему. Козлову было лет за пятьдесят. Это был человек с двумя орденами за гражданскую, до­вольно плотный, седеющий, с обрюзгшим недоволь­ным лицом. Был он чем-то непохож на многих других генералов, которых я уже видел на войне. Види­мо, непохож тем, что для них война уже давно была в разгаре, а для него она была еще в новинку, и он еще психологически не до конца перешел с положе­ния мирного времени на военное положение. Как мне кажется, Иранский поход был для Закавказско­го фронта своего рода психологическим несчастьем, потому что у людей, которые до начала этого похо­да еще не участвовали в нынешней войне, создалось совершенно превратное первое впечатление о том, что такое военные действия. И некоторые из них по­том расплачивались за это в Крыму.