Записки молодого человека - [48]

Я еле дышал и, перевалившись через край кабины, окончательно втиснулся в нее уже на лету. Я так взмок, что не мог остыть до самой Тулы, ку­да мы прилетели уже в полной темноте и с трудом сели, чуть не обрубив телеграфные провода.

Как выяснилось назавтра, в тот день погода под­кузьмила почти всех летчиков. Из шести вылетев­ших из Тулы самолетов все-таки долетел до Калуги и вернулся обратно только один Арапов. Наши два самолета вернулись благополучно. У четвертого са­молета в мотор попало слишком много снега, мотор встал, и самолет шлепнулся, но, к счастью, обо­шлось без жертв. Пятый самолет разбился в шести­десяти километрах от Калуги, а шестой так и не на­шли. Очевидно, он сел где-то у немцев.

Когда после этого неудачного полета мы верну­лись в теплую комнату Трояновского и я лег на койку и вытянул ноги, а потом, подремав минут пятнадцать, захотел встать, то почувствовал, что не могу ни согнуться, ни разогнуться. Очевидно, я на­дорвался, ворочая самолет. Боль в животе была та­кая, словно там что-то перерезали ножом. Всю ночь я не спал, а утром, скрюченный, пошел к вра­чу. Ребята в этот день не полетели, так как погода была уже совершенно стервозная, еще хуже, чем вчера. Врач потрогал меня, пощупал, сначала ска­зал что-то ученое, а потом объяснил, что у меня сильное растяжение какой-то мышцы. Мне от это­го было не легче, и я едва доковылял обратно до Трояновского.

Положение мое было самое идиотское. Никакого дела я так и не сделал; корреспонденция об Одое­ве не пошла, до Калуги я не добрался. Вообще это была пока что, пожалуй, самая бездарная моя по­ездка за время войны.

Посоветовавшись с Трояновским, мы решили, что валяться несколько дней на койке здесь, в Туле, бессмысленно. Взяв его машину и вытянувшись в ней наискосок, я поехал в Москву. На дороге были снежные заносы. Мы застряли в одном из них, я вылез, стал толкать машину, но почувствовал такую невыносимую боль, что вынужден был бросить это занятие. Шофер, действуя своими силами, порвал сцепление; машина безнадежно встала. Пришлось вылезти из нее, "проголосовать". Какие-то работни­ки НКВД подсадили меня в "эмку" и довезли об­ратно до Трояновского.

Мы достали грузовик, который должен был дотя­нуть на буксире нашу застрявшую машину, а я пос­ле всех этих перипетий в конце концов уже ночью пристроился на попутную "эмку" и к утру все-таки добрался до Москвы.

Кое-как поднявшись на четвертый этаж и доло­жившись редактору, я завалился на диван к себе в "картотеку" и два дня не вставал. Так закончи­лась моя нескладная во всех отношениях поездка под Калугу.

Психологически правдоподобная ситуация

Я лежал и стыдился того, что не могу дать в га­зету ничего хорошего. В конце концов в памя­ти стали возникать разные воспоминания пере­житого за эти полгода, и, охваченный ими, я за не­сколько часов, не отрываясь, продиктовал машинист­ке большой очерк "Июнь — декабрь", как мне ка­жется, один из лучших, которые мне удалось напи­сать. Его, с моим участием, сократили в полтора ра­за, и он пошел потом двумя подвалами в новогод­них номерах "Красной звезды".

Следующий день — 30 декабря сорок первого го­да — хорошо запомнился мне по ряду существен­ных, лично для меня, обстоятельств. Мне было уже немного лучше, и я, хотя и кривясь, кое-как бродил по редакции. Ночью пришел к Ортенбергу, чтобы внести некоторые поправки в свой шедший в номе­ре "Июнь — декабрь", и вдруг неожиданно для са­мого себя попросил у него разрешения завтра, 31-го утром, вылететь на два дня в Свердловск, к своим близким, с тем, чтобы 2-го или в крайнем случае 3-го вернуться обратно в Москву. Ортенберг согла­сился на это, выписал командировку и приказал до­быть мне место на летевшем туда завтра самолете.

Казалось, все было решено и все было в порядке.

Я уже представлял, как завтра вечером окажусь в Свердловске. Внеся поправки в очерк, я остался в кабинете у Ортенберга; он попросил меня посмот­реть шедший в следующий номер рассказ Гроссма­на. Я должен был найти там двадцать строк для со­кращения, а, кроме того, Ортенберг интересовался: кажется ли мне психологически правдоподобной рас­сказанная там история?

А история, помнится, была такая: часть, в кото­рой служит поваром герой рассказа, неожиданно оказалась в пятнадцати километрах от деревни, где живет жена повара, которую он не видел уже полгода. Повар давно тяготится своей профессией и просится, чтобы его послали в разведчики. Но ко­мандир все не удовлетворяет и не удовлетворяет его просьбы. Назавтра вечером часть должна дви­гаться дальше. Командир разрешает повару на ночь глядя сходить в деревню, повидать жену и к вечеру следующего дня вернуться. Он уже готовился к это­му, как вдруг его вызывают к командиру полка, и командир полка наконец удовлетворяет его прось­бу: посылает его в эту же ночь вместе с разведыва­тельной партией в тыл к немцам. Возникает борьба между чувством и долгом, и повар, несмотря на всю силу соблазна встречи с женой, все-таки отправ­ляется в разведку.

На вопрос редактора я ответил, что ситуация, мо­жет быть, и не слишком жизненная, но психологически правдоподобная. Если уж сюжетно допустить такую возможность, то психологически, наверно, каждый из нас поступил бы примерно так, как ге­рой этого рассказа.