Записки молодого человека - [45]

Порой даже те, кто остался чисто случайно — или потому, что им не досталось места в поезде, или потому, что они опоздали, или потому, что о них просто-напросто забыли в момент эвакуации,— со­вершенно забыв это, вполне искренне и всерьез привыкли считать себя, людьми, оставшимися из глу­боко принципиальных соображений.

Я говорю это, конечно, вообще о подобном на­правлении мыслей, а не о самом нашем собеседни­ке, который, в сущности, был милым и хорошим парнем, только, пожалуй, несколько преувеличивав­шим в тот вечер размеры своего исторического подвига.

Рано утром мы пошли с Трояновским в штаб узна­вать ситуацию под Калугой. На самолетах под Ка­лугу надо было летать с таким расчетом, чтобы ут­ром долететь туда, собрать там материал о ее взя­тии и к вечеру прилететь обратно в Тулу. Долететь до Калуги и отправить самолеты обратно, а самим остаться там значило рисковать отрезать себе все возможности своевременной доставки материалов о взятии города.

В штабе нам сказали, что большая часть Калуги пока что по-прежнему в руках немцев, идут только ожесточенные бои на ее окраине. Одновременно мы узнали, что южней конный корпус Белова, как об этом только что сообщили, сегодня ночью во­рвался в Одоев. У меня возникла идея полететь в Одоев, вернуться оттуда, передать материал, а на следующий день, если выяснится ситуация, лететь в Калугу.

Кстати сказать, тут у нас в Туле оказалось сразу два фотокорреспондента "Красной звезды" — при­сланный редактором Темин и сидевший тут в Туле Кнорринг. Оба хотели лететь со мной, и мне при­шлось принимать соломоново решение: сначала сле­тать в Одоев с Кноррингом, а потом взять с собой под Калугу Темина.

Через час мы вчетвером — я с Кноррингом и из­вестинцы — двинулись на аэродром. Немного мело, но погода была сносная, лететь было можно. Летчи­ки проверили моторы, и мы поднялись. Оба летчика не слишком хорошо знали этот район, и поначалу вместо Одоева мы сели во взятом два дня назад городке Крапивне. Быстро выяснив ошибку при по­мощи окружившей самолеты стаи ребят, мы подня­лись и полетели дальше. Еще минут через пятьдесят мы сели в рощице на полянке у окраины Одое­ва. У таких же своих осведомителей — ребятишек — мы узнали, во-первых, что город этот действительно Одоев, что немцы ночью удрали отсюда и что через город все утро идет кавалерия. Мы подтащили са­молеты поближе к опушке, так, чтоб хоть их фюзе­ляжи оказались под соснами, и, оставив их там, двинулись в город,

Город представлял собой невеселое зрелище. Он был сильно побит, очевидно, не только немецкими, но и нашими бомбежками. Кроме того, немцы, ухо­дя, успели кое-что поджечь. Во всем городе были разбиты все окна. Население на три четверти раз­бежалось по окрестностям и только сейчас начи­нало собираться. По улицам шли растерянные лю­ди: они заглядывали в дома, в пустые окна и го­рестно пожимали плечами. Врезалось в память не­сколько подробностей: вывески частных парикмахе­ров с надписями на русском и немецком языках "Для господ немецких офицеров", вывески различ­ных учреждений местной магистратуры, тоже с над­писями и по-немецки и по-русски.

Гурарий и Кнорринг снимали разрушения, бро­шенные немецкие орудия, а мы с Беликовым, похо­див по городу, столкнулись с председателем рай­исполкома, который последние три часа осуществ­лял в городе местную власть. Это был немолодой человек, плохо, не по-зимнему одетый, зябко поти­равший руки и, видимо, невольно растерявшийся при виде всех разрушений и бедствий, постигших его город. Мы зашли вместе с ним в большую ком­нату какого-то дома. Здесь уже залатали фанерой несколько выбитых стекол; одна женщина мыла пол, а другая растапливала печку. В комнате не было еще ничего, ни одного стула, только кривоногий стол. Но в соседней уже толпились первые посетители. Среди них был начальник местного коммунального хозяйства, инженер, который при немцах восстано­вил здесь разрушенный водопровод. Об этом нам сказал председатель райисполкома.

— Сейчас будем с ним говорить,— сказал он.

Помню, как независимо от данного случая мне тогда в голову пришла мысль, что в городе, кото­рый занят немцами и в котором остались жители, возникает много сложных человечесних проблем. Скажем, хотя бы эта проблема: вот инженер, комму­нальник; он застрял в городе, по какой-то причине не успев уйти с нашими войсками. Предположим, что это честный советский человек. Но его вызывают немцы и говорят, что вот в этом городе живут ва­ши русские жители, а взорванный водопровод не работает, наладьте его. Спрашивается, что он дол­жен делать? С одной стороны, плохо идти на служ­бу к немцам, а с другой стороны, плохо оставлять город без водопровода.

Эта ситуация более сложная. А вот более про­стая, о которой мне пришлось говорить тут же, в Одоеве. Немцы живут в городе второй месяц. Это не деревня, где у жителей есть какие-то запасы продовольствия и где они могут отсидеться, иногда даже не уходя далеко от избы, а лишь выкапывая из земли то, что припрятано. Это город с пекар­ней и булочной, с магазинами, где раньше люди по­купали продукты. Приходят немцы, назначают го­родского голову, приказывают организовать вновь, пусть по самым нищенским нормам, какое-то снаб­жение, открыть пекарни и магазины. В городе жи­вут женщины с детьми, дети хотят есть, а снабже­ние могут получить только те, кто работает или служит. И вот мать троих детей,— именно такой случай был в Одоеве — идет работать при немцах в городской магистрат машинисткой. Не потому, что она любит немцев, и не потому, что хочет быть изменницей своей Родине, а просто потому, что ее детям нечего есть, а если она будет работать ма­шинисткой, то получит свои триста или двести пять­десят граммов хлеба.