Записки молодого человека - [42]

Нельзя сказать, чтобы город был сильно разбит. В нем было сожжено порядочно домов, много до­мов пострадало и сгорело от бомбежек, но, в об­щем, город производил такое впечатление, что ве­рилось; через месяц-два он уже начнет оправлять­ся после всего им пережитого.

Брошенной немецкой техники и на улицах и на выездах из города было сравнительно мало, и у меня создалось впечатление, что вынужденные к от­ступлению нашим движением с юга и с севера нем­цы из самого города отступили, очевидно, по при­казу, во всяком случае, не ведя в самом городе осо­бенно ожесточенных боев, а лишь прикрывая боями свое отступление. Словом, в этом смысле Калинин представлял собой иную картину, чем Михайлов. Там чувствовался разгром, здесь — отступление.

Через два часа мы вернулись на командный пункт дивизии, чтобы кое о чем еще дополнительно рас­спросить там. Командир дивизии по первому впе­чатлению показался мне человеком угрюмым, но тут, рассказывая дополнительные подробности о действиях своей дивизии, он оживился, привел не­сколько подробностей, потом вспомнил, что диви­зия представлена к званию гвардейской, и, наконец, стал говорить, что именно их дивизия в большей мepe, чем другая дивизия, наступавшая с другой стороны, сыграла роль при взятии города. Он ут­верждал это тем более решительно, что, кроме все­го прочего, дивизии были в составе разных армий.

Мы уже собрались отправляться к самолету, но генерал вдруг помахал рукой адъютанту, на столе появилась бутылка бесцветной жидкости, оказавшей­ся спиртом, и мы вместе с командиром дивизии и комиссаром выпили перед дорогой по чарке. На­строение у всех было хорошее: так или иначе, этой ли дивизией или другой, неизвестно, какой больше, но Калинин был общими усилиями взят. И мы вы­пили за то, что он взят, и за то, что его все-таки глав­ным образом брала именно эта дивизия, и за то, чтобы она стала гвардейской.

Сев в полуторку, мы поспешили к самолету и че­рез пять минут после того, как подъехали к нему, были уже в воздухе. Летчик сделал два круга над Калинином, и мы взяли курс на Москву.

Прилетели туда уже в полной темноте и сели не слишком удачно, подломив у самолета одну "ногу". Впрочем, несмотря на это, все обошлось благопо­лучно, и в восьмом часу вечера я уже был в редак­ции и корпел над очерком "Вчера в Калинине", ко­торый, по совести говоря, получался плохо. Хуже, чем тот очерк, который я написал накануне о Ми­хайлове. Наверное, это произошло и потому, что первые впечатления были сильнее, и потому, что трудно два дня подряд писать очерки, в сущности, о том же самом.

После Калинина редактор два или три дня вы­держивал меня в Москве. Сколько-нибудь крупных городов в эти дни пока не освобождали; он выжи­дал выхода наших войск к Калуге и собирался от­править меня туда.

Перед отъездом в Тулу, откуда потом мне пред­стояло выезжать под Калугу, я, проходя по одной из московских улиц, вдруг с удивлением увидел на стене афишу, на которой было написано, что Мо­сковский драматический театр имени Ленсовета от­крывает сезон спектаклем "Парень из нашего горо­да". Попросив в редакции разрешения задержаться на один день, я пошел смотреть спектакль.

Спектакли начинались в два часа дня. Театр играл в холодном помещении на Ордынке, зрители сиде­ли в полушубках и шапках. Бурмина играл перешедший сюда из театра Ленинского комсомола Плятт, а Васнецова — Фрелих. Все остальные актеры были новые.

Было как-то странно сидеть здесь в театре, в Мо­скве, на этой своей довоенной пьесе. Да и вообще последнее время в Москве было как-то странно представить себе, что в ней по-прежнему существу­ют театры и в них по-прежнему идут пьесы.

На следующий день на рассвете, а вернее, еще затемно, я уехал на машине в Тулу. Там размещал­ся штаб 50-й армии генерала Болдина, передовые части которой подходили в это время к Калуге. Как тогда шутили между собой корреспонденты, у меия было редакционное задание: взять Калугу и вер­нуться.

Самая неудачная командировка

Я ехал по этой знакомой дороге на Тулу с каким-то удивлением в душе. Прошло всего четыре с половиной месяца с тех пор, как мы втроем с Халипом и Демьяновым ехали по этой же самой дороге через Тулу на Южный фронт, в Одессу. Те­перь Тула была городом, только что избавившимся от угрозы захвата ее немцами, а дальше нее все до­роги, лежавшие на Орел, Курск и Харьков, были для нас пока непроезжие — там всюду были немцы.

Через пять часов мы доехали до Тулы. Город было трудно узнать. Он был весь перегорожен баррика­дами и рогатками. Многие баррикады были сложены из обломков железа, из прессованной металличе­ской стружки, вообще из вcero, что только нашлось на старых заводских дворах. В то же время Тула не производила впечатление города, сильно побитого войной. Были поврежденные и разбитые дома, бы­ли дома с разбитыми стеклами, но в общем город остался цел.

По дороге в Тулу, километрах в тридцати или со­рока от нее, виднелось несколько подбитых немец­ких танков, остатки грузовиков и повозок. Это бы­ло то самое место, где несколько немецких танков одной из передовых частей Гудериана, обойдя Тулу с юго-востока и завернув на север, вышли на дорогу между Тулой и Серпуховом, пытаясь таким образом довершить окружение Тулы. Именно в тот день, на несколько часов опередив эти прорвавшиеся к до­роге немецкие танки, генерал Болдин, на мой взгляд, спас Тулу тем, что, приняв командование 50-й арми­ей, вместе со своим штабом въехал внутрь намечав­шегося немецкого окружения, решив рвать его из­нутри.