Записки молодого человека - [35]

Теплом неласкового тела.

А им, которым в бой пора

И до любви дожить едва ли,

Все легче помнить, что вчера

Хоть чьи-то руки обнимали.

Я не сужу их, так и знай,

На час, позволенный войною,

Необходим нехитрый рай

Для тех, кто послабей душою.

Пусть будет все не так, не то,

Но вспомнить в час последней муки

Пускай чужие, но зато

Вчерашние глаза и руки.

В другое время, может быть,

И я бы прожил час с чужою,

Но в эти дни не изменить

Тебе ни телом, ни душою.

Как раз от горя, оттого,

Что вряд ли вновь тебя увижу,

В разлуке сердца своего

Я слабодушьем не унижу.

Случайной лаской не согрет,

До смерти не простясь с тобою,

Я милых губ печальный след

Навек оставлю за собою.

***

Я пил за тебя под Одессой в землянке,

В Констанце под черной румынской водой,

Под Вязьмой на синем ночном полустанке,

В Мурманске под белой Полярной звездой.

Едва ль ты узнаешь, моя недотрога,

Живые и мертвые их имена,

Всех добрых ребят, с кем меня на дорогах

Короткою дружбой сводила война.

Подводник, с которым я плавал на лодке,

Разведчик, с которым я к финнам ходил,

Со мной вспоминали за рюмкою водки

О той, что товарищ их нежно любил.

Загадывать на год война нам мешала,

И даже за ту, что, как жизнь, мне мила,

Сегодня я пил, чтоб сегодня скучала,

А завтра мы выпьем, чтоб завтра ждала.

И кто-нибудь, вспомнив чужую, другую,

Вздохнув, мою рюмку посмотрит на свет

И снова нальет мне: — Тоскуешь? — Тоскую.

— Красивая, верно? — Жаль, карточки нет.

Должно быть, сто раз я их видел, не меньше,

Мужская привычка — в тоскливые дни

Показывать смятые карточки женщин,

Как будто и правда нас помнят они.

Чтоб всех их любить, они стоят едва ли,

Но что ж с ними делать, раз трудно забыть!

Хорошие люди о них вспоминали,

И значит, дай бог им до встречи дожить.

Стараясь разлуку прожить без оглядки,

Как часто, не веря далекой своей,

Другим говорил я: "Все будет в порядке,

Она тебя ждет, не печалься о ней".

Нам легче поверить всегда за другого,

Как часто, успев его сердце узнать,

Я верил: такого, как этот, такого

Не смеет она ни забыть, ни продать.

Как знать, может, с этим же чувством знакомы

Все те, с кем мы рядом со смертью прошли,

Решив, что и ты не изменишь такому,

Без спроса на верность тебя обрекли.

***

Я, перебрав весь год, не вижу

Того счастливого числа,

Когда всего верней и ближе

Со мной ты связана была.

Я помню зал для репетиций

И свет, зажженный, как на грех,

И шепот твой, что не годится

Так делать на виду у всех.

Твой звездный плащ из старой драмы

И хлыст наездницы в руках,

И твой побег со сцены прямо

Ко мне на легких каблуках.

Нет, не тогда. Так, может, летом,

Когда, на сутки отпуск взяв,

Я был у ног твоих с рассветом,

Машину за ночь доконав.

Какой была ты сонной-сонной,

Вскочив с кровати босиком,

К моей шинели пропыленной

Как прижималась ты лицом!

Как бились жилки голубые

На шее под моей рукой!

В то утро, может быть, впервые

Ты показалась мне женой.

И все же не тогда, я знаю,

Ты самой близкой мне была.

Теперь я вспомнил: ночь глухая,

Обледенелая скала...

Майор, проверив по карманам,

В тыл приказал бумаг не брать;

Когда придется, безымянным

Разведчик должен умирать.

Мы к полночи дошли и ждали,

По грудь зарытые в снегу.

Огни далекие бежали

На том, на русском, берегу...

Теперь я сознаюсь в обмане:

Готовясь умереть в бою,

Я все-таки с собой в кармане

Нес фотографию твою.

Она под северным сияньем

В ту ночь казалась голубой,

Казалось, вот сейчас мы встанем

И об руку пойдем с тобой.

Казалось, в том же платье белом,

Как в летний день снята была,

Ты по камням оледенелым

Со мной невидимо прошла.

За смелость не прося прощенья,

Клянусь, что, если доживу,

Ту ночь я ночью обрученья

С тобою вместе назову.

***

Словно смотришь в бинокль перевернутый —

Все, что сзади осталось, уменьшено.

На вокзале, метелью подернутом,

Где-то плачет далекая женщина.

Снежный ком, обращенный в горошину,—

Ее горе отсюда невидимо;

Как и всем нам, войною непрошено

Мне жестокое зрение выдано.

Что-то очень большое и страшное,

На штыках принесенное временем,

Не дает нам увидеть вчерашнего

Нашим гневным сегодняшним зрением.

Мы, пройдя через кровь и страдания,

Снова к прошлому взглядом приблизимся,

Но на этом далеком свидании

До былой слепоты не унизимся.

Слишком много друзей не докличется

Повидавшее смерть поколение,

И обратно не все увеличится

В нашем горем испытанном зрении.

Это был очень важный для меня вечер. Я силь­но волновался, перед тем как прочесть ребятам целиком эту книжку, которую, в сущности, вот так, подряд, всю никому еще до сих пор не читал.

Нам дают У-2

В этот вечер пришло сообщение о взятии Ельца частями Юго-Западного фронта. Я вызвался туда лететь. Нам обещали дать два самолета У-2, и на следующее утро туда, под Елец, должны были вылететь вчетвером — Высокоостровский, я и два фотокорреспондента — Бернштейн к Темин.

Однако утром на аэродроме, как водится, снача­ла не были готовы У-2, потом задержался где-то кто-то из летчиков, потом не было погоды, потом в снегу никак не могли сдвинуться с места лыжи, на которые стояли самолеты, но все-таки наконец мы поднялись и при довольно сильном ветре, ка­чаясь над самыми крышами московских домов, поле­тели.

Мы летели через Рязань и попали туда только к трем часам. Пока машины заправлялись горю­чим, а летчики обедали, выяснилось, что сегодня вылететь на Елец уже поздно. После обеда, погово­рив на аэродроме с командиром н комиссаром БАО, мы легли отдыхать. Вылет предполагался ранний.