Записки молодого человека - [24]

Надо отдать должное морякам: когда играет заяд­лая морская компания, то кости выкладываются на стол с такой яростью и грохотом, что издали это похоже по звукам на средних масштабов артилле­рийскую подготовку.

Выгрузившись в Полярном, мы пошли в подвод­ный экипаж, где жили моряки из диверсионных групп, по большей части состоявших из добровольцев-подводников. Там под руководством капитан-лейтенанта Инзарцева — одного из лучших и самых опытных разведчиков, угрюмого, мрачноватого и, по-моему, сурового человека — морячки готовили ору­жие. Распихивали по карманам фуфаек или привя­зывали на поясные ремни гранаты "Ф-1" и "РГД", щелкая затворами, проверяли винтовки, запасались сигнальными ракетами, упаковывали сухой паек, ко­торый, несмотря на то, что операция должна была продлиться всего одну ночь, был рассчитан на трое суток. Радист проверял на слышимость свою ра­цию.

Продолжалось все это около часа. Потом, когда уже было совсем темно, мы собрались и построились во дворе подводного экипажа, одетые кто в маскха­латы, кто в маскировочные куртки-брюки.

Здесь, против моих ожиданий, никто никому не сказал никаких прочувствованных слов; не то они были сказаны уже когда-то раньше, не то были бы странны в такую минуту для людей, избравших раз­ведку своим ремеслом. Нас построили, разделили на две группы, и мы отправились на причал.

Еще когда мы стояли во дворе подводного эки­пажа и в тишине строились там в своих маскха­латах, я вдруг подумал, что вот мы всего через несколько часов будем там, у немцев, а никто ни в Киркенесе, ни в Петсамо не знает, что здесь, во дворе, в эту минуту построился отряд, который бу­дет действовать там, у них в тылу.

Узенький трап уходил с очень высокого причала вниз, на очень маленькое суденышко и выглядел так, словно он уходит куда-то в тартарары, под воду. Я с грехом пополам спустился по этому трапу и сту­пил на борт "морского охотника". Инзарцев шел на другом "охотнике", а на этом, кроме двадцати раз­ведчиков, было трое — Люден, Визгин, решивший сам пойти в эту операцию, и, как говорится, третий лишний — я. Мы отвалили от причала, развернулись и пошли к выходу из Кольского залива.

Погода как назло разгулялась, и Люден, посмат­ривая на часы, ворчал, что надо было отложить эту экспедицию до тех пор, пока луна не пойдет снова на ущерб. Действительно, ночь выдалась чудовищно светлая. Я еще никогда не видал здесь такой свет­лой ночи. Луна светила так, что можно было разли­чить человека на снегу за двести шагов. Но, мало то­го, кроме луны, еще весь горизонт занимало перели­вающееся северное сияние.

Я пожалел об отсутствии Мишки, которому в та­кую удивительно светлую ночь, может, и удалось бы что-нибудь снять.

"Морской охотник" — очень небольшой кораблик, и когда на него садится еще двадцать человек, кроме экипажа, то куда их ни засунь, все равно бу­дет тесно.

Мы шли на порядочной волне. Она перехлестыва­ла через борт, было недолго и промокнуть.. Боль­шинство разведчиков спустилось в кубрик и залегло там. К концу пути многих из них укачало. Должно быть, виной была не только волна, но и нехватка свежего воздуха.

Я вслед за Визгиным и Люденом постепенно, боч­ком-бочком, вылез на капитанский мостик. Визгин так и не уходил все время оттуда, боясь, что если спуститься вниз, в духоту, ему будет еще хуже. Его "травило" при малейшей качке, и здесь каждый вы­ход в капризное Баренцово море был для него на­силием над собственной натурой. Впрочем, он крепился и не подавал виду.

Мы стояли рядом с Люденом. Он жаловался на луну, посмеивался над своими уже немолодыми го­дами, что в прежние бы годы он радовался луне, а теперь ругает ее старой хрычовкой. Словом, болтал о чем угодно, кроме предстоящего дела. И я был рад этому, потому что сам не люблю заранее гово­рить о том, что и как будет.

Волны фосфоресцировали, качка усиливалась. Ко­гда мы вошли в Мотовский залив, она достигла че­тырех-пяти баллов. Для такого суденышка, как "морской охотник", это еще не опасно, но уже очень чувствительно. Шли мы часа четыре и около десяти подошли близко к немецкому берегу. Направо от нас было Петсамо, налево — река Западная Лица и наши передовые позиции, а в двенадцати километрах от нас на фоне черной воды вырисовывался контур мыса Пикшуев, куда нам предстояло добираться. За спиной у нас оставался Рыбачий, на котором нет-нет да и мелькал вдруг свет подфарника проходив­шей где-то далеко машины.

Вплотную подойти к немецкому берегу мы не мог­ли: было слишком мелко, и из воды повсюду торча­ли камни. На воду спустили лодочку "тузик", один трап спустили с борта "охотника" на "тузик", а вто­рой трап перебросили с "тузика" на прибрежные камни. В самом "тузике", в этой зыбкой передаточ­ной инстанции, стоял Визгин. Двое моряков из команды "охотника", увидев, как один из разведчи­ков, перебираясь с качавшегося "тузика" на второй трап, плюхнулся в воду, решили помочь остальным. Они встали по пояс в ледяной воде по обеим сторо­нам трапа и начали одного за другим принимать на руки тех, кто слезал. Принимали и доводили до кон­ца трапа. Дальнейшее было делом собственной лов­кости. Кто прыгал лучше, тот мочил себе ноги до колен, а тот, кому это не удавалось, проваливался в воду и выше колен и по пояс. Я, к сожалению, тоже оказался не из ловких. Перспектива шагать по горам, по снегу, в мороз, двенадцать или пятна­дцать километров в мокрых сапогах и штанах была не особенно заманчивой, но ничего не оставалось делать.