Записки молодого человека - [23]

На следующее утро мы пришли в разведку уже вполне экипированные, в шерстяных свитерах, в фу­файках и в ватных штанах. Мишка со своим нага­ном, и я с парабеллумом. Словом, вид у нас был достаточно воинственный.

Визгин сказал, чтобы мы не только сдали все документы, но и на всякий случай записали домаш­ние адреса, а, кроме того, если хотим, написали на всякий случай записки своим близким. Все это прозвучало довольно мрачно. Но, как и во многом мрачном на войне, во всем этом была и своя смешная сторона. Когда я поспешил суеверно отка­заться не только писать записки, но и оставлять адреса, Визгин недовольно сказал мне:

— Все-таки неправильно вы это делаете. У нас из-за этого уже хлопоты были. Убило тут, понимае­те, одного лейтенанта, а адреса он не оставил. Возились-возились, так и не смогли отыскать, куда все это переслать.

В его словах чувствовалось не столько огорчение от того, что убило лейтенанта — случай на войне достаточно обычный,— сколько досада из-за того, что до сих пор никто так и не знает, куда отпра­вить оставшиеся после убитого лейтенанта вещи.

Я невольно рассмеялся.

Мы сдали документы, получили свертки с маскиро­вочными куртками, штанами, капюшонами, перчатка­ми и стали терпеливо ждать.

В заливе были снежные заряды, бушевала ме­тель, и на отплытие катера в Полярное все не да­вали и не давали "добро". Однако по-прежнему оставалась надежда, что погода все-таки исправит­ся и "добро" дадут, и мы сидели в разведке, сна­чала с восьми до двенадцати — до флотского обе­да,— а потом, после обеда,— до тех пор, пока окон­чательно не выяснилось, что "добра" не будет.

Теперь начиналась смешная сторона торжест­венной сдачи документов. Нам нужно было возвра­щаться в гостиницу, следовательно, нам нужны были документы. Кроме того, нам нужно было есть и пить, следовательно, нам могли пригодиться и день­ги. Пришлось забрать и то и другое.

В гостинице нас встретил ухмыляющийся Зельма. Он и Мишка стали проявлять свои снимки, я взял­ся за стихи. Написал в этот вечер стихотворение "Мне хочется назвать тебя женой".

На следующее утро повторилась та же самая процедура, что и накануне. Мы обмундировались, надели свитера, фуфайки, вооружились, явились в морскую разведку, сдали документы, получили свертки с маскхалатами. Погода на улице как будто была ясная, и ничто не предвещало новой задержки. Однако после того, как мы прождали часа четыре, выяснилось, что здесь, в Мурманске, погода хоро­шая, но в Полярное мы сегодня не пойдем. На этот раз не дают "добра" там, в Полярном, на выход из Полярного в открытое море.

Мы пообедали, взяли обратно документы и деньги и отправились к себе в гостиницу, где нас, так же, как и вчера, встретил усмехающийся Зельма.

В этот вечер Мишка отозвал меня в сторону и ти­хо сказал, что ему надоело сидеть в Мурманске и ни черта не делать, что это может продолжаться бесконечно и что, честно говоря, даже если он к пойдет в эту разведку, то снимать ему все равно вряд ли что придется. С этим можно было согла­ситься, потому что ночи стояли довольно темные, и даже странно было, как мне это не пришло в голо­ву раньше.

У меня и у самого было скверное чувство на ду­ше оттого, что мы уже два дня готовились, сдавали и брали обратно документы. А главное, я каждое утро вставал с чувством, что вот сегодня ночью мы пойдем в тыл врага, значит — пан или пропал, но, во всяком случае, к следующему утру все уже будет ясно, Нетрудно было мгновенно решиться и пойти в разведку, но когда она все оттягивалась со дня на день и каждое утро заново приходилось готовить себя к ней, то это становилось трудным, особенно с непривычки: выдержки не хватало.

В общем, я согласился с доводами Мишки, что ему действительно нет смысла идти.

— А может, и ты не пойдешь? — спросил он.

Меня тоже теперь тянуло на это куда меньше, чем в первый день, но я еще месяц назад пил с раз­ведчиками за то, что когда-нибудь отправлюсь вме­сте с ними. Теперь, когда такая возможность пред­ставилась, нельзя было ее упустить, хотя бы просто из самолюбия.

На третий день Зельма и Бернштейн поехали куда-то снимать оленьи упряжки, которые использовала наша санитарная служба, а я снова обмундировался, снова сдал документы, снова просидел шесть часов в разведке, съел флотский обед, выпил флотскую водку, узнал, что на выход в море опять не дали "добро", снова забрал документы обратно и вернул­ся в гостиницу, где на этот раз были уже две ухмы­ляющиеся физиономии вместо одной.

То же самое повторилось и на четвертый день. И я поклялся себе, что если завтра, 6 ноября, все снова отменится, то я не пойду вообще. Ожидание измота­ло меня: казалось, что мне уже никуда не хочется идти.

Но 6 ноября днем нам сказали, что наконец по­лучено "добро" на выход в океан.

Был теплый ноябрьский день. Несмотря на мокрую пургу, видимость была приличная. По дороге на при­стань я заехал в гостиницу, где не нашел ни Зельмы, ни Бернштейна. Они уехали снимать зенитчи­ков, и я оставил им записку. Внизу нетерпеливо гудела машина; через пять минут мы были уже на пристани. Шли в Полярное на маленьком принадле­жавшем разведке катерке. На палубе задувало сне­гом, и мы с Визгиным и Люденом спустились вниз в уютную теплую каюту и стали забивать "козла".