Записки молодого человека - [21]

Но дело не в том, как сумел использовать эти рассказы в очерке, а в том, что я на этот раз мог проследить, как видоизменяется рассказ об одном и том же событии. Видоизменяется без всякого злого умысла, просто по закону психологии. Начиная с рассказа людей, только что приехавших с первым донесением, еще обмерзших, еще дрожащих от вол­нения, и кончая рассказами людей через сутки пос­ле их возвращения, людей уже выспавшихся, помыв­шихся в бане, а главное, подробно поговоривших между собой и как-то невольно усвоивших уже об­щую точку зрения на происходившее.

Помню, я впервые это тогда так остро почувство­вал, а потом взял себе на заметку для будущего, что рассказы, которые тебе удается услышать непосред­ственно по горячим следам, сразу после событий, отличаются не только большей достоверностью, но и большим количеством живых, непридуманных дета­лей. Когда я наталкиваюсь на такой рассказ, то потом стараюсь почти стенографически передать все то, что мне рассказал человек. В таких случаях ничего не нужно придумывать; надо только суметь расположить тот материал, который услышал.

Возвращаюсь к рассказу.

Оба командира, едва успев донести о результат тах рейда, о том, что он прошел благополучно, что мост взорван и при этом потеряно два челове­ка, повалились на лавки и заснули мертвым сном. Всего два человека погибших — немного для такой операции, но Калеников в эту ночь очень сокру­шался о них. Он, что вообще характерно для по­граничного командира, знал обоих по именам и от­чествам, знал их в лицо и, говоря о них, напоми­нал недавно пришедшему в отряд комиссару, какие они были с виду; "Да этот вот, такой рыжеватый, с веснушками, А этот — высокий черный парень, у него дисциплина, помнишь, хромала..."

Слова Каленикова навели меня на размышления о том, почему пограничники с самого начала вой­ны так хорошо и стойко дрались. Думается, в зна­чительной мере потому, что именно в пограничных частях командиры отлично знали своих бойцов. Че­ловек знал, что он для своего командира не только боец такой-то роты, но еще и Трофим Иванович Иванов, что если он погибнет, то командир будет знать, что в роте погиб Трофим Иванович Иванов, и будет помнить, какой он был и о чем они с ним разговаривали. Это существенный момент, порожда­ющий ответное чувство — любовь и доверие к ко­мандиру.

Весь следующий день я записывал рассказы уча­стников рейда и к концу дня устал как собака. Рука у меня просто не работала — столько пришлось записывать.

Приближалось время нашего возвращения с Ры­бачьего на материк. Оставалось съездить на день в расположение полка, стоявшего на самом хребте Муста-Тунтури. Мы выехали туда рано утром на следующий день вместе с Филатовым, который дол­жен был встретить там остальных, еще не вернув­шихся пограничников. Нам заложили санки, и пара довольно бойких лошадей повезла нас по санной дороге в полк.

Погода по нормам Рыбачьего стояла удачная, только слегка порошил мелкий снег. К тому же нам еще и повезло, что немцы, на нескольких участках просматривавшие и обстреливавшие эту дорогу, на этот раз так и не выпустили ни одного снаряда.

До полка мы добрались за два часа. Командный и наблюдательный пункты полка были расположены на скатах каменистого холма. Был обычный день. Шла редкая артиллерийская перестрелка, иногда стреляли пулеметы. Наиболее активные действия, при этом довольно кровопролитные, происходили по ночам в сторожевых охранениях. Там и наши и нем­цы лежали друг от друга на расстоянии гранатного броска, и всякую ночь вспыхивали стычки.

А вообще говоря, не только здесь, на перешейке, но и на других крайних северных участках фронта все наиболее активные операции были связаны в то время с действиями дальних разведывательных пар­тий. В дни затишья именно они наносили немцам наиболее чувствительный урон. По крайней мере такое впечатление сложилось у меня.

Здесь, в полку, я записал несколько любопытных рассказов о ночных действиях в скалах Муста-Тунтури. В частности, я встретился с интересным человеком — сержантом Даниловым, подробно запи­санный рассказ которого вместе с рассказом его однофамильца Данилова, из ереминского полка впо­следствии вошел в очерк "Однофамильцы". А точней, весь очерк, в сущности, составился из этих двух сводных стенографических записей плюс некоторые описания природы от автора.

Пришлось мне поговорить и с комиссаром полка. Это было любопытно по сочетанию крайностей: Ры­бачий полуостров, Муста-Тунтури — крайняя север­ная точка фронта — и назначенный недавно комис­саром полка казах, старый кавалерист Кужухметов — человек явно южный, бронзовый от загара, со смешным и трогательным акцентом объяснявшийся по-русски,

Обратно из полка возвращались уже затемно. Когда вернулись в отряд к Каленикову, выяснилось, что днем в заливе произошла целая драма. Мор­ские разведчики, которым было приказано как мож­но быстрее вывезти на материк норвежцев, доставив­ших важные сведения, пришли в Озерки на своем боте, не дожидаясь полной темноты. Немецкая ар­тиллерия с мыса Пикшуев заметила и стала гвоз­дить по ним. Деться было некуда, оставалось только идти вперед. Они и шли, пока в них не попало не­сколько снарядов. Выбросились на камни. Капитан мотобота был убит, несколько человек ранено. Кое-как по камням перебрались на берег.