Записки молодого человека - [11]

Ночью по телефону позвонили, что моторка при­шла.

Простившись с комендантом, подполковником и Таисией Ивановной, мы с Зельмой взвалили на плечи вещевые мешки и двинулись под гору, к гавани.

Плывем на Средний...

Моторка стояла у одного из разбитых причалов. В ней было двое — моторист и пулеметчик. Мы спрыгнули в лодку, и она сразу тронулась. В самой гавани было сравнительно тихо, но едва мы вышли в Мотовский залив и пошли вдоль берега, как стало сильно мотать. Было пять-шесть баллов. Лодку швыряло то вверх, то вниз; она зарывалась в воду, и хотя я был одет поверх ватника еще в ко­жаное пальто, но все равно промок до нитки. Нам предстояло идти примерно часа полтора, но лодку с самого начала стало заливать водой. Моторист сидел за рулем, а пулеметчик, сняв пулемет со стойки, в обнимку, с ним лежал под брезентом на носу.

Один раз с нашего берега нас окликнул часовой. Здесь по скалам ходили патрули, потому что от нем­цев и до нас напрямик через залив было всего два с половиной, а местами два километра. Мы шли близко под нашим берегом, чтобы нас не было вид­но на фоне скал. Ночь была хотя и бурная, но не особенно темная. Вдруг слева от нас, ближе к немец­кому берегу, показалась тень. Моторист закричал пулеметчику:

— Волков, готовь пулемет к бою!

Пулеметчик молча вылез из-под брезента, устано­вил пулемет на стойку и приготовился стрелять. Сле­ва от нас прошел небольшой баркас — наш, видимо, за ночь решивший проскочить в Озерки и возвра­щавшийся оттуда.

— Отставить пулемет,— сказал моторист, и пуле­метчик, молча сняв пулемет, залез с ним под бре­зент.

Мы прошли еще минут двадцать. Теперь, по нашим расчетам, было уже недалеко до Озерков. Но лодку швыряло все сильнее, и мне иногда казалось, что она нырнет и уже больше не вынырнет обратно. На дне сильно прибавилось воды. Пулеметчик, теперь ле­жавший в воде, сказал спокойно:

— Воды — больше некуда.

— Сколько до картера? — спросил моторист.

— Два пальца,— ответил пулеметчик.

— Ну, тогда дойдем,— сказал моторист, но на вся­кий случай подался еще ближе к берегу.

Лодку уже совсем захлестывало, когда наконец на­чалась тихая вода гавани.

Мы пристали в Озерках к таким же разбитым в щепу причалам, какие были на Эйне, и по скольз­кому берегу взобрались наверх. На причалах гро­моздились мешки, ящики, бочки, и их грузили в тем­ноте на машины. Очевидно, это было продовольст­вие, пришедшее в Озерки на встреченном нами бар­касе.

Пока мы шли в Озерки, моторист все время торо­пился, потому что, как он нам объяснил, на этой же моторке после нашего прихода должна уйти на не­мецкий берег разведка. Через несколько минут пос­ле того, как мы вышли на берег, мы встретили эту разведку. К причалам шло пять или шесть человек в белых маскхалатах с автоматами. Как я узнал на следующий день, они в эту ночь выбрались на про­ходившую здесь близко к морю Петсамскую дорогу, одного немца убили, а другого взяли в качестве "языка".

Мы добрались до землянки пограничников и свя­зались из нее со штабом. За нами обещали при­слать машину. Но машина что-то не шла и не шла, и мы минут сорок, дрожа на холодном ветру, жда­ли ее у бывшего здания почты.

До войны Озерки были небольшим, наспех по­строенным городком, с клубом, школой, почтою и несколькими рядами двухэтажных и одноэтажных домов. Сейчас все это было вдребезги разбито. Из снега торчали щепки, бревна валялись поперек до­роги. Уже четыре месяца поселок беспрерывно бомбили и обстреливали артиллерийским огнем, хо­тя в нем уже давно никто не жил и ничего не бы­ло. Все ушло под землю, и лишь по ночам на при­чалах суетились люди, спеша разгрузить затемно пришедшие мотоботы и баркасы.

Наконец машина все же пришла. Она дважды за­стревала по дороге, и мы, вытащив ее на своих плечах, все-таки забрались на гору, а потом съеха­ли в какой-то овраг, белый и пустой, в котором не было ни малейшего признака присутствия людей. На часового мы наткнулись буквально в упор, в двух шагах. В своей маскировочной куртке и штанах он на фоне снега был почти незаметен. Часовой сперва довел нас до политотдела, а потом оттуда проводил в блиндаж комиссара Шабунина. Вход в блиндаж был завешен белым полотном; новый часовой вы­рос тоже в двух шагах от нас, из ниоткуда. Чувство­вался порядок.

В блиндаже, в который мы вошли, все было уст­роено по-хозяйски. Он был сколочен из толстых бревен и обшит изнутри досками. Койки были утоп­лены по сторонам в ниши. Это было постоянное, прочное жилье людей, которые уже давно живут здесь и собираются еще долго жить.

Сам Шабунин был такой же плотный и уютный, как его блиндаж. Ему было за пятьдесят, и он си­дел тут комиссаром давно и знал, как он выражал­ся, на обоих полуостровах каждую дырку, но, забо­лев здесь, на Севере, астмой, в последнее время сравнительно мало вылезал из блиндажа, не в при­мер своему беспокойному полковнику Красильни­кову.

Шабунин встретил нас очень радушно и угостил чаем, который к нашему приходу уже кипел на круглой гофрированной финской плитке. Зельма ушел ночевать в политотдел, а я остался ночевать у Шабунина. Забрался на койку в верхней нише и лег, раздевшись догола, потому что абсолютно все, что на мне было, оказалось мокрым до последней нитки, и пришлось мне все это развесить на ночь сушиться вокруг железной печки.