Записки майора Томпсона - [94]

— Завтра бега в Трамбле! — позвонил мне вдруг по телефону тренер.

Странно. Ведь меня всегда уверяли: «Главное — не надо торопиться! Надо суметь выбрать подходящий для него заезд!..» Но кажется, этому коню, спокойный нрав которого мне так расхваливали, не стоится в конюшне. Ему необходимо размяться. Пусть бежит. И он бежит. Но все-таки странно: мне не раз говорили, что этот потомок легендарного Атиса лучше всего берет дистанцию в 1600 метров. А сейчас он будет бежать на 2500 метров. В общем… Но сам факт, что имя мсье Бло появится в программе рядом с именами Али Хана и мсье Марселя Буссака, приятно щекочет мое самолюбие. И сердце мое радостно бьется, когда я впервые в жизни захожу в «круг», чтобы дать жокею последние наставления (конечно, я скопирую их слово в слово с наставлений тренера). На этот раз я среди «тузов» — среди тех, на кого еще вчера я смотрел по ту сторону барьера, затерявшись среди безымянной толпы, которая рада хотя бы подышать одним воздухом со счастливыми владельцами, пытаясь уловить на лету хоть обрывок фразы. Я с трудом сдерживаю себя, чтобы не оглянуться на этих людей, которые смотрят на меня и среди которых мне так и хочется отыскать свою собственную физиономию… такую, какой она была еще совсем недавно, и попытаться угадать, какое же впечатление я сам на себя произвожу. Я не чувствую земли под ногами от счастья, и в то же время мне как-то не по себе. В двух шагах от меня — один из Ротшильдов… Чуть подальше — барон Вальднер. И рядом с ними я — Бло… Мне хотелось бы, чтобы время остановилось, бега задержались бы и ничто не нарушало очарования этого мгновения… А вдруг мой рысак придет последним?

Жокей, когда его представили мне, снял шапочку.

— Здравствуйте, Гравло! — сказал я, стараясь произнести эти слова как можно непринужденнее, но искусственная фамильярность этой фразы вызвала в моей памяти: «Здравствуй, дружок», — так во времена моей молодости горожане обращались к крестьянам.

Гравло ответил мне, улыбнувшись:

— Здравствуйте, мсье Бло! — и стал слушать указания тренера.

— Значит, все ясно? Пусть он бежит себе совершенно спокойно. Не торопи его до последних ста метров. Береги его силы…

Увидев приведенного конюхом рысака, я заметил — чтобы хоть что-то сказать:

— Вид у него хороший!

— Да, он в форме, — откликнулся тренер. — Результаты должны быть неплохими. Только вот чертова ложбинка у него слишком заметна!

У редкой лошади нельзя отыскать хоть какого-нибудь изъяна, и потом эта вечная страсть к специальным терминам, в которых посвященным нравится топить профанов. Приходится делать вид, что понимаешь. И вот я с глубокомысленным видом соглашаюсь:

— Да, вы правы, она немного заметна…

Тренер молчит. Но скажи я ему первый: «Я нахожу, что эта чертова ложбинка слишком заметна», — он посмотрел бы на меня озадаченно, как на человека, который несет явную чепуху. Я где-то уже испытывал подобное ощущение неловкости… Вспомнил! С механиками в гараже.

Лошадей выводят на дорожку. Я занял свое место на трибуне владельцев. По дороге меня окликнул какой-то незнакомец:

— Я вас видел по телевидению, мсье Бло! Ну как, можно ставить на вашу?

Я сделал уклончивый жест. Он же, должно быть, принял его за утвердительный ответ, так как, повернувшись к своему товарищу, сказал ему:

— Все в порядке… я понял! Он не хочет ничего говорить, но все в порядке… Не морочь себе голову… Он небось знает!

Старт дан. «Я» не только не тянусь в хвосте, но, к моему явному удовольствию, мои цвета оказываются впереди. По радио даже называют моего рысака (в первый и последний раз). На повороте его догоняет основная группа. У финиша «меня» уже нет (во всяком случае, среди призеров).

— Правые повороты — его слабое место, — заключает тренер.

Через две недели снова скачки, уже на другом поле, где нужны левые повороты. Результаты те же. Может быть, этот жеребец, не желающий поворачивать ни налево, ни направо, только и умеет, что вертеться в своем стойле? Нет.

— Ему лень повторять во время скачек свой утренний урок, — объясняет тренер.

Таким образом я узнаю, что некоторые лошади не любят бегать по вечерам. И хоть сейчас входят в моду ночные скачки, утренних скачек, насколько мне известно, не существует. Одним словом, этот чувствительный индивидуум не переносит присутствия толпы.

— Он трусит, как некоторые актеры, — говорят мне.

Заметьте, что он не любит также и одиночества. Ему очень, я сказал бы, даже слишком нравится общество кобыл. Во время скачек он так и старается пристроиться к одной из них. Говорят, такое случается. Досадно. Может быть, его следует кастрировать? Тренер заявляет:

— Ваша лошадка хорошо брала бы препятствия…

«Лошадка» звучит для меня весьма странно. Теперь его почему-то не называют скаковой лошадью. А раньше и речи не было ни о лошадках, ни о препятствиях.

Следует также добавить, что моя лошадь не любит бежать по сырой дорожке, но ее тонкие ноги не устраивает и слишком сухая дорожка, ей нравится вырываться вперед, но продержаться так весь заезд она не в силах — выдыхается к финишу; и ей нужен жокей, достаточно сильный, чтобы умерить ее пыл и держать ее в узде, но и достаточно уравновешенный, чтобы не злоупотреблять хлыстом, это противопоказано для чувствительных натур.