Записки майора Томпсона - [96]

Иногда я захожу взглянуть на него. В общем, это не так уж плохо сделано… И потом в то время, если хотели изобразить кавалерийскую атаку, не раздумывая, рисовали лошадей. (Конечно, все это между нами… Я не хочу, чтобы надо мной смеялись.) По правде говоря, мы сейчас так далеко ушли от Мейссонье, что просто не верится, что он действительно творил на нашей планете.

Кто знает? Может быть, в один прекрасный день возникнет реакция на абстрактное искусство? Кто может поручиться, что Мейссонье не вернется так же, как и исчез, — галопом?

Теперь вам, вероятно, стало понятно, почему живопись внушает мне недоверие. Что делать, если я лишен того чутья, которым наделены буквально все. Я не оговорился: буквально все; с тех пор как я стал бывать в домах, где можно увидеть полотна Гогена, Матисса, Модильяни, я ни разу не слышал, чтобы кто-нибудь признался:

— Мне пришлось дорого заплатить за эту картину.

Не удивительно, что столько художников, даже тех, кто в цене, умирает в нищете. Стоит моему взгляду задержаться в гостиной на картине Больдини, как ее владелец, весь просияв, тут же восклицает:

— Ах, вы смотрите на моего Больдини. Я откопал его на барахолке. И вы не поверите, всего за 800 франков!

Мое чутье, должно быть, своего рода исключение. И раз уж оно так отличается от тонкого чутья окружающих, я не льщу себя надеждой разбогатеть, коллекционируя картины даже под руководством Терезы.

С точки зрения финансовой это для меня лишь побочная операция. К счастью, существуют ценности более надежные.

Д. Земля

И как только я не подумал об этом раньше? А ведь сколько раз мне это советовали. Не проходило дня, чтобы кто-нибудь из знакомых не приводил бы мне в пример друзей, разбогатевших, покупая землю.

— X купил имение в 200 гектаров в Солони… За пять миллионов в 1938 году… И знаете, сколько ему за него дали в 1958-м?.. Восемьдесят миллионов!

Земля… еще одна из тех панацей, о которых говорят: «Вот единственное, что имеет значение». Невольно спрашиваю себя, а есть ли что-нибудь такое на свете, что не имело бы значения? Земля — это нечто солидное, нечто реальное… прочное. И главное, черт побери, она ваша! Ах, ходить по земле и думать: «Все это мое!..» Вы даже не представляете себе, что это значит!

На этой планете, где мы лишь временные жильцы и где мы даже самим себе не принадлежим, нас особенно привлекают нетленные вещи, которые принадлежат нам.

Исходя из того, что было сказано выше, следовало бы предположить, что и с землей мне тоже не повезет. И тут есть немало способов разориться, особенно если ты вздумаешь выращивать редкие культуры или разводить бобров. Но получилось наоборот! Я не жалею, что купил этот маленький клочок земли, на котором мои предшественники выстроили небольшой домишко, лишив меня тем самым возможности проявить, как всегда невпопад, свою собственную инициативу. И правда, из всего того, что я купил после конкурса, только этот домик я еще не пытался продать.

Глава XIV И все по-старому

Кто сейчас еще вспоминает об этом конкурсе? Я предпочел бы, чтоб о нем совсем забыли, лишь бы не слышать все то, что говорили о нем в последний раз. У некоего Грюшо, который со своими «2,5», буквально шел за мной по пятам, хватило наглости потребовать через своего адвоката первую премию, ссылаясь на то, что я, как актуарий, имел якобы возможность ознакомиться с официальными статистическими данными, недоступными для простого смертного. Процесс в конечном счете не состоялся. Но в души людей закралось сомнение. А поскольку в Соединенных Штатах в это самое время разразился скандал в связи с телевизионными викторинами, то и у нас стали поговаривать о злоупотреблениях во время конкурсов. И хотя эти клеветнические измышления не имели под собой никакой почвы, они быстро раздули ветер злословия, готовый подняться в любую минуту. Этого было достаточно, чтоб я стал получать по почте анонимные письма, авторы которых сообщали мне, что никогда не заблуждались на мои счет. Что толку доказывать свою невиновность? В глазах многих я все равно останусь ловкачом… Даже на службе до меня стали доходить неприятные разговоры. При моем приближении начинали шушукаться.

— Меня это всегда удивляло… Я сразу сказал: это но тот человек… Тут что-то нечисто.

С этой минуты Провидение стало для меня злым роком. Я знаю, что такое превратности судьбы, но до сих пор по крайней мере ее удары соответствовали моей собственной незначительности. Я давно привык подразделять свои дни на зеленые и красные. Если утром я порежусь бритвой, если первый набранный мной номер телефона окажется занятым, если консьержка остановит меня на лестнице, продавец в газетном киоске скажет: «Я только что продал последний экземпляр», — если в потоке автомобилей я пристроюсь в тот ряд, который движется медленнее остальных, я знаю заранее, что день у меня будет неудачным. Мне, актуарию, совестно в этом признаться, но, поскольку мне все время приходится основываться на теории вероятностей, я стал прибегать к ней по всякому поводу: я рассчитываю, есть ли у меня шансы проскочить через автоматическую дверцу в метро, остановится ли раньше меня у бензозаправочной станции несущийся впереди автомобиль…