Записки из Города Призраков - [8]

– Ты что-то похудела, – говорит отец. – Возьми мою тарелку, а потом сходи за добавкой. – Он мягко тянет меня к себе, и я усаживаюсь рядом. Вот вам и еще одно изменение, случившееся с тех пор, как мир стал серым: вкус еды стал другим. Я даже представить себе не могла, насколько солнечная желтизна перца улучшала его вкусовые качества или краснота – томатный соус на равиоли, который теперь выглядит отвратительным шлепком грязи.

Я отодвигаю тарелку.

– Я не голодна, папа. Съела на ленч огромный сэндвич.

Произнося эти слова, чувствую, как опять краснею. Не могу ему сказать, что серое пространство действует на все, отнимает голод, чувства. Я хочу кому-то сказать, очень хочу. Но не могу рисковать. Не могу допустить, чтобы папа подумал, что его единственная дочь на дороге в Крейзи-Таун, той самой, по которой уже прошла его бывшая жена. Он бортанет и меня, если узнает? Отправит куда-нибудь?

Нет. Он не должен узнать.

Отец и Тед переглядываются: молчаливое «ох уж эта молодежь» одновременно выводит из себя и успокаивает.

– Знаешь, Остин где-то здесь… – говорит Тед, оглядывая толпу. – Вы двое еще не пообщались?

– Нет, я его не видела, – лгу я, заставляю себя отправить в рот вилку рукколы (для меня салат каменного цвета), чтобы не сказать Теду ужасную правду: у меня с Остином нет повода для об-щения.

Остин всегда присутствовал в моей жизни, но находился вне пределов досягаемости. Мы играли маленькими детьми, но когда пришла пора идти в начальную школу, он отправился в дорогую частную, тогда как меня определили в обычную городскую. Так что наши различия обозначились сразу: он – избалованный самовлюбленный говнюк, мать и отчим которого богаче бога, а я – странноватая девица, обожающая рисовать, чья мамаша рехнулась и убила своего ученика-вундеркинда.

Так что никаких точек соприкосновения быть у нас не может по определению.

Я замечаю Хитер: она приближается к нашему столику с застывшей улыбкой чихуахуа и развевающимися светлыми волосами.

– Что ж, это сигнал, – говорю я, не обращая внимания на то, как грубо это звучит. Поднимаюсь со стула аккурат в тот момент, когда она подходит к нам.

– Оливия! С чего такая спешка? – спрашивает Хитер, нервно поправляя, вероятно, розовое отрезное платье и наблюдая, как я отодвигаю стул.

– В туалет, – чирикаю я, проскальзываю мимо нее, но направляюсь к бару.

Бармен выглядит молодым. Я думаю, он чуток обкуренный, во всяком случае, выглядит таким. Заказываю «Стеллу», когда подходит моя очередь, в надежде, что туман в голове заставит его забыть о необходимости поинтересоваться моим удостоверением личности.

– Вам двадцать один? – спрашивает он с кубинским акцентом.

– Если на то пошло, мне двадцать два, – отвечаю я, помня не дающий осечки девиз Райны: «Стой на своем, пока не доживешь до этих лет».

После паузы он пожимает плечами.

– Хорошо, Мейми, как скажете. – Поворачивается, берет стакан, начинает наливать. Я достаю из кошелька пару долларов, кладу в его банку для чаевых с таким видом, будто для меня это обычное дело.

– Gracias[8], – улыбаюсь я ему. Его взгляд на мгновение задерживается на моей груди.

– Г-м-м. – Кто-то откашливается у меня за спиной и похлопывает по плечу. По спине пробегает холодок.

Я медленно поворачиваюсь, ожидая наткнуться на неодобрительный взгляд папы или Хитер. Но это Остин Морс. Он смотрит на стакан в моей руке и ухмыляется.

– Только не торопись, детка, хорошо? А не то еще облюешься.

Все в Остине Морсе говорит об одном: «Я всегда был лучше, чем ты», – от идеально уложенных густых рыжевато-соломенных волос, волевой челюсти и ровных зубов до, как говорила моя мама, геркулесовской фигуры. Рост шесть футов и два дюйма, капитан школьных команд по плаванию и лакроссу[9]. Дерзкий, надоедливый кретин с телом греческого бога. Просто удивительно, что чуть ли не всю жизнь его воспитывал Тед Оукли, который женился на матери Остина, когда тот был еще младенцем. От Теда Оукли моя семья видела только хорошее даже после ареста мамы, и я не могу представить себе, как вышло, что Остин не впитал в себя хотя бы капельку доброты отчима.

– Между прочим, я пью с четырнадцати, – говорю я.

– Правда? – Он оглядывает меня с головы до ног. – Я слышал и о другом, что ты делала с четырнадцати…

Не следовало мне проглатывать его наживку, но я проглатываю.

– Например?

– Сама знаешь. Я вроде бы помню эпическую историю о том, как ты дрочила Хиту Пратту в подвале дома его родителей.

Я хорошенько прикладываюсь к пиву, надеясь, что холодная жидкость собьет румянец с моих щек.

– Хит Пратт только мечтал об этом. Сомневаюсь, чтобы я подошла к нему, даже если бы кто-то одолжил мне свою руку.

– Так ты у нас ханжа? – шепчет он, наклонившись к моему уху, потом внезапно выхватывает стакан из моей руки, выпивает одним глотком и протягивает мне пустой стакан, лукаво улыбаясь. – Это огорчительно.

Мне действительно хочется ударить его.

– Я не ханжа.

Он смеется.

– Сможешь доказать?

Я вижу, как он переглядывается с другими парнями из школы Финнегана: Брюс быстро кладет на стол нож для стейка, который держал у горла Митча, едва замечает мой взгляд.

Внезапно я чувствую, что более ни секунды не могу находиться в этом зале, где все смотрят на меня, пытаются не смотреть, но ничего не могут с собой поделать… словно я – лежащая на асфальте жертва автомобильной аварии, а они медленно проезжают мимо, чтобы получше разглядеть, как сильно мне досталось.