Записки гробокопателя - [10]

— Где ручка, Пашка? — крикнул Мишка. — И бумагу.

— И еще: убить — гасить в шубу, — довольный своей нужностью, сказал Петр Иванович. — Записывай, Павел подмогни отцу.

— Я не умею писать по-русски, — виновато опустил голову Пашка, протягивая отцу ручку. — И читать по-русски не умею. Не ругай меня, Васин, пожалуйста.

Петр Иванович опешил. Такого он не ожидал.

— Не понял. Раз просишь, ругать не буду. Но все равно — не понял. А эта, мелкая? — он кивнул на Мири.

— Я тоже не умею, — радостно отозвалась девочка, вылизывая остатки мороженого из коробки. — И читать, и писать.

Мишка разлил водку.

— Не впрягайтесь, Петр Иванович, — он чокнулся с гостем. — Мы с Алкой ничего не можем поделать. Не хотят, сволочи. Может, убить?

Петр Иванович молча выпил и крякнул как положено.

— Ну, ладно. Так на чем тормознулись? Насчет креста?

— Я вот что ношу для Бога, — Мири вытянула из-за ворота маечки серебряную шестиконечную звезду на цепочке. — Мой могендовид. Хочешь, он будет твой? Но ты ведь не еврей, ты можешь иметь проблемы с твоим Богом…

— Бог, Мири, запомни, один на всю хиву, — наставительно сказал Петр Иванович и для серьезности разговора даже застегнул рубашку на последнюю душную пуговицу. — У одних он — Будда, у русских — Христос, у чурок — Аллах… Тут главное — вера.

Мири стянула с себя цепочку.

— На.

Петр Иванович, не ожидавший такого поворота, вопросительно взглянул на Мишку. Мишка зевнул, лениво пожал плечами. Петр Иванович прицепил могендовид на одну бечевку с крестиком.

— Ну, тогда будем здоровы!

— Лэ хаим!

5

Суббота. Шабат в разгаре. С утра опохмелялись, но не слишком.

— А что, музей открыт сегодня? — поинтересовался Петр Иванович. Достопримечательности непосредственно?..

— «Метро закрыто, в такси не содют…» — пропел Мишка. — Шабат во всем околотке. Алка в лаборатории сегодня дежурит. Пашка! Будешь поваром.

— Ага, — въедливо усмехнулся Петр Иванович. — В лаборатории, выходит, можно. Не возбраняется. Гляди, как интересно: то понос, то золотуха. А музей, значит, аля-улю?

По правде-то говоря, Петру Ивановичу не больно хотелось на экскурсию. Это он скорее, чтоб хозяев не обидеть. Тем более где Христос родился, он уже видел. В Вифлееме. Где харч покупали.

— А что если Петр Иванович у нас на крыше позагорает? — предложил Мишка. Павел, отнеси гостю матрац.

Настроение у Петра Ивановича было отличное. Да у него всегда было хорошее настроение, кроме когда живот с перепоя гудел или остеохондроз в руки стрелял. Или — не к столу будь сказано — в мошонку. От хребта туда боли иной раз отдавались. Но это все чепуха, так сказать непосредственно. Главное, жив. В оккупации не подох; после войны голодуха — снова живой; отец в штрафбате сгинул, матери на переезде «кукушкой» голову отсекло — обратно живой! И на зоне не пропал. Там, правда, уже взрослым был. Бога гневить не надо. Главное, чтоб из жопы пыль не шла!

— Ладно, Михаил, не мни водку! — весело призвал он хозяина. — По последней, и — на крышу!

Плоская крыша, залитая раскисшим от жары гудроном, была густо заставлена солнечными батареями: их-то, оказывается, и выдумал на весь Израиль, а также для всех арабов Наум Аронович, первый муж Ирины Васильевны. Ячеистые стеклянные щиты батарей уставились в синее прокаленное небо. В некоторых ячейках стеклышки были выбиты, в пробоинах валялись окурки, смятые пачки сигарет и даже пустые банки из-под пива. На веревках между солнечными батареями сушилось разноперое белье. Рядом стояло несколько стульев из белого пластика, такой же столик на невысоких ножках.

Петр Иванович, покуривая, облокотился о заграждение — обозревал субботний иерусалимский двор. Пашка притащил на крышу матрац, пепельницу и зачем-то еврейскую газету. Он стоял рядом с гостем, готовый комментировать происходящее внизу и вокруг.

— Дай я покурю из твоей сигареты, — робко попросил он, поглядывая на дверь.

Петр Иванович удивился, но оторвал у беломорины обмусоленный конец, сунул папиросу Пашке.

— А мать узнает?..

Пашка задымил отчаянно и башкой замотал: не узнает.

— Васин, а что ты ешь, чтобы от тебя не пахло с водкой? — поинтересовался он, выпуская дым колечками. Петр Иванович пожал плечами.

— Ничего такого не ем. Закусываю активно, и все. Лучше суповину, похлебочку… Хватит тебе курить, дурака валять! — Он перегнулся через парапет. — Рассказывай, чего тут? Куда это они? В церкву, грехи замаливать? Пускай, дело хорошее.

Внизу евреи, все в черном, все как один в очках, шли в синагогу. Вернее, как объяснил Пашка, в пять синагог, помещавшихся в одном длинном, похожем на барак строении с разными входами.

— А рядом что? — Петр Иванович отобранным у Пашки окурком показал на непонятное сооружение, напоминавшее перевернутый горшок.

— Миква. Бассейн для женщин, когда водой так делают…

— Баня, что ли?

— Только без мыла. Баня для религии.

Петр Иванович вспомнил правила гигиены на Кавказе, где он служил пять лет, и, чтобы не конфузить дальше парня, остановил расспрос.

— Ясно. Почему все в очках? По религии?

— От книг зрение уменьшается.

— Отец и мать у тебя почему в очках обоя?

— Они ученые были в Москве, кандидаты наук.

— А здесь, выходит, не заладилось? — посочувствовал Петр Иванович.