Записки графа Федора Петровича Толстого - [56]

Из эмигрантов, наехавших в Петербург из Парижа во время французской революции[456] при Екатерине II-ой и Павле I-м, бывших в это время в большой моде у нашей знати, а особливо у придворных дам, были очень хорошо приняты в доме Петра Александровича и бывали у нас часто маркиз Грамон[457], барон или граф Маетен, седой и очень недалекий умом старик, с своим [молодым] сыном, который [состоял] прапорщиком в Семеновском полку [в роте] у брата Александра Петровича[458], два брата графа Сен-При, также офицеры Семеновского полку[459], и еще несколько других эмигрантов, менее значительных.

Часто проводил у Марьи Алексеевны по целым утрам патер Грубер, [бывший] настоятель иезуитского монастыря в Полоцке, в котором находилась замечательная школа из 700 учеников, и попечению которого было поручено мое учение, [а теперь — генерал иезуитского ордена, находится в Петербурге и живет в иезуитском доме, где школа при католической церкви на Невском проспекте]. Она его очень любила, и он был очень уважаем в Петербурге. [Полоцкий иезуитский монастырь со школою был переведен в Петербург при императоре Павле Петровиче и помещен в зданиях католической церкви]

Этот высокого ума и обширных познаний во всех науках человек, в которые входит математика, астрономия, физика, химия и все естественные познания, [и был большим политиком[460]], тем более замечательным, что, будучи иезуитом, он [был] прямого характеру, справедлив и добродушен.

При обширных занятиях его по своему сану и наукам, любя художества и будучи хорошим миниатюристом на [слоновой] кости, он находит время заниматься этим искусством.

Вышед из корпусу и узнав, что патер Грубер в Петербурге, я тотчас явился к нему. Он очень обрадовался, увидя меня, и с прежнею ласкою и радушием принял, пригласил меня ходить к нему как можно чаще и [заверил], что он с радостию будет мне помогать и давать свои советы по моим занятиям в науках и художестве. И с этих пор я редко не был у него двух раз в неделю, что я и продолжал [делать] до самой его смерти. Его советам я много обязан в моих занятиях по образованию.

Окроме общих знакомых, посещали Петра Александровича шефы стоящих здесь полков — нонишние генералы, которых все познания ограничивались вытягиванием носков, ружейными приемами и полковыми учениями. Не могу понять, как могут производить генералами людей, которым в войне вверяются распоряжения войсками, без малейших познаний в науках, к тому необходимых. Мне случилось [однажды] быть при их собрании в кабинете Петра Александровича, где они рассматривали географические карты и разные планы, которых у Петра Александровича богатое собрание, причем зашла речь об определении расстояния[461] предметов на дальнем, недоступном расстоянии, а также и о размерении высоты гор. Причем никто из них, не исключая и дядюшки, не мог объяснить, как это делается. И когда при всей моей стыдливости [я] решился вступить в их разговор и объяснить некоторые правила геодезии, по которым составляются топографические карты, тогда Петр Александрович с большим удивлением, разделяемым и другими, спросил меня: «Да почему же ты это знаешь?» — «Потому что флотский офицер обязан знать все, что касается математики в полном ее объеме — как навигацию, астрономию и механику». Как мой ответ заставил господ в генеральских еполетах смотреть на молоденького мичмана другими глазами, как он был ими встречен, как простодушный вопрос Петра Александровича заставил [меня] в душе смеяться. Очень похоже было, что и самое название сказанных мною наук они слышат в первый раз[462].

После кончины матушки, последовавшей в 18… году[463], батюшка уехал в Москву, а меня с сестрою взяли к себе граф Петр Алексеевич[464] и Мария Алексеевна, который тогда был генерал-губернатором Петербурга[465] и жил на Дворцовой набережной в доме графа Остермана, откуда мне ходить в Академию было недалеко и очень удобно — по утрам в медалиорный класс, а вечером от 6-ти до 7-ми — в натурный класс, которого я ни разу не пропускаю, сочиняю и рисую третные рисунки, задаваемые казенным ученикам по исторической части и представляю их в Совет на екзамен. А у себя дома в свободные часы от занятий, посвященных на мое образование, я леплю из воску портреты, которые все находят очень похожими, сочиняю и леплю из воску и глины группы или полные барельефы, выбирая сюжеты из древней истории, греческой мифологии и преданий, так богатых интересными сюжетами гомерических веков Греции.

Вскоре после того как я стал ходить в медальорный класс Академии художеств, я познакомился с старшим учителем этого класса Леберехтом[466], человеком слишком далеким от умного, совершенно без всякого образования, просто ничему не учившимся евреем, приехавшим в Петербург в царствование императрицы Екатерины II-й для резания печатей на стали и крепких камнях, в чем был [он] очень искусен и хорошо знал техническую часть этих искусств, но в протчем, окроме резания на стали, камнях [и] искусства, привилегированного этому племени — [способности] к пронырству и искательству, — он [был] совершенный невежа [во всем], что касается до научных познаний и сведений, как и в изящных искусствах. Он не только что не умел рисовать, но и не знал, как надо начертать простой профильный глазок