Записки графа Федора Петровича Толстого - [53]

, который, зная обычай академических профессоров и академиков приходящих учеников считать за что-то ничтожное, не заслуживающее никакого внимания, и никогда ничего не показывающих посторонним ученикам, пришел в гипсовый класс в первый день моего туда вступления, чтобы быть моим руководителем в этом трудном деле для начинающего — в первый раз рисовать с гипсовых голов. А с этого дня, видя мое необоримое желание учиться, приходил ко мне в класс каждый вечер и чрезвычайно деятельно толковал мне о лучшем способе рисовать с гипсов, так что не больше, что недель через шесть[422], я был переведен в класс [рисования] с гипсовых фигур. Орест Адамович и в этом классе не оставлял меня посещать и давать свои умные и так полезные наставления, и я собственно ему и его благоразумным советам обязан моими быстрыми успехами в гипсовом классе, которым так удивлялись.

Месяца через два, не более, я был переведен в натурный класс, в котором учили уже профессора по очередному дежурству на одну неделю, в которую дежурным профессором ставился натурщик совершенно в новую позу. Рисунок с натурщика должен был быть в неделю готов и представлен в субботу на екзамен, в котором назначались на рисунках нумера по достоинству рисунка. Имена учеников, выставляющих свои рисунки на екзамен, были скрыты от екзаменаторов. А каждую треть года ставится на натуру группа из двух натурщиков на две недели, за которые получившие первые нумера получают серебряные — сперва вторые медали, а потом первые[423]. Рисунки во всех классах Академии, покуда рисуются, не выпускаются из класса, чтобы ученики не могли за себя давать свои рисунки другим ученикам, лучше их рисующим.

Кипренский, продолжавший рисовать в натурном классе, подходил ко мне показывать и учить, как должно рисовать с натуры. А вначале так приходил раза по два и по три в течение двух часов, в которые длились классы, потому что господа профессора, дежурившие также по неделям и в натурном классе, еще с большим пренебрежением смотрели на посторонних, приходящих учиться художествам, и никогда не останавливались у них, чтобы сделать какое-нибудь замечание насчет их работ, а проходили мимо, не взглянув ни на их занятия, ни на них самих, как на что-то недостойное их внимания, а показывали только одним казенным ученикам, окроме одного только профессора скульптуры господина Прокофьева, который во время своего дежурства не пропускал никого в классе, не смотря, в казенном ли он платье[424] или постороннем, и равно всем показывал и объяснял, что надо наблюдать при рисовке и лепке с натуры.

Это странное недоброжелательство господ профессоров к посторонним ученикам меня чрезвычайно удивляло и, не касаясь до личных достоинств каждого в художественных занятиях, сильно уменьшало во мне уважение к ним как учителям. На меня, первого из дворян, а к тому еще с титлом графа и в военном мундире, начавшего серьезно учиться художеству и ходить в академические классы, они смотрели с каким-то негодованием, как на лицо, оскорбляющее и унижающее их своею страстию к художеству, а особливо скульптор Мартос[425] который везде с насмешкой и пренебрежением говорил о моем желании, будучи графом и в военной службе, сделаться и художником, до чего, как он утверждал, никогда никакой дворянчик достичь не в состоянии. Я не смотрел на эти глупые суждения Мартоса [и] продолжал прилежно посещать натурные классы, не пропуская ни одного.

Освоясь уже с рисованием с натуры благодаря советам Ореста Адамовича, я стал размышлять, как бы мне увеличить время, положенное для рисованья с натуры, — двух часов в день казалось мне мало, — то, как для усовершенствования себя в механизме рисования с натуры, так и для изощрения памяти на изучение натуры в разных ее движениях, я придумал у себя дома заготовить папку и точно такую же бумагу, как у меня в натурном классе, чтобы, приходя из Академии, рисовать на ней на память натуру, поставленную в классе. И так продолжал рисовать всю неделю, что повторял при каждой новой позе натурщика, как и по третям при постановке групп. Позже я завел у себя большую деревянную доску, выкрашенную черной краской и вылакированную, на которой я рисовал мелом тоже наизусть в натуральную величину те модели, которые ставились в натурном классе. Этот изобретенный мною учиться способ принес мне много пользы, ускорял и [много пособлял] изучению натуры.

Я также много рисовал с гипсовых анатомий, [которые] существовали в академии. В продолжение моего учения в натурном классе я не раз получал нумера на моих рисунках, за которые казенные ученики получали серебряные медали, но как в статуте Академии на этот счет ничего не сказано о вольноприходящих учениках, то им их и не давали, почему не получал и я.

Для изучения женских форм и красот форм античных греческих статуй я ходил рисовать с них в античные галереи Академии, собранные по повелению Екатерины Великой. [Рисуя там] восхищаясь изящною красотою форм и позами этих превосходных произведений древности, я не мог не увлечься ими и, полюбя высокие произведения Греции, как в статуях и барильевах