Записки доктора (1926 – 1929) - [40]

«24 года жили с мужем – теперь приходится уходить… В месяц-то раз десять прогонял из дому. Сегодня ночью-то зябла-зябла в коридоре, в одном платьишке, под утро уж в сон стало клонить, ещё бы немножко – и замёрзла бы: спасибо, соседка оттёрла!»

1929 год

11. I

«У нас в деревне за пуд хлеба приходится платить 5 р. 50 к. И при этакой-то цене – ну не нахальство ли! – ещё берут три фунта с пуда гарнцевого сбора[97]. Вместо пуда-то и получай 37 р.»

Фамилия: Забунтуева.

Крестьянин Глебовской волости говорит: «У нас во всей волости, почитай, никто не ест чистого хлеба, наполовину прибавляем в хлеб мякину. В любой дом зайдите утром и увидите, как хозяйки хлебы месят: в одной кучке мука, в другой – мякина, а в третьей – у кого картошка, а у кого очистки картофельные… Сами-то бьёмся ещё туда-сюда, а вот беда, что ребят маленьких кормить нечем. Коровы, у кого отелились, доят мало от бескормицы, а у большинства ещё не скоро отелятся. У вас в городе хоть сколько-нибудь можно достать белой мучки или там манной крупы, а у нас как есть ничего не дают. Ума не приложу, что с народом будет!»

«У нас в Большом Селе на Рождество выдавали белую муку из кооператива. Что было!.. Крику, ругани!.. Одну женщину насмерть задавили!»

15. I

Старуха 76 лет. «Пока силы хватало – торговала семечками, тем и кормилась. А теперь силы-то нету, да и стужа, стужи-то не могу терпеть. А дочка-то без работы, ходит на биржу, а всё без толку. Теперь, кормилец ты мой, приду домой-то, а за стол-то и боюсь садиться. Дочка-то сердится: ‘Невелика работа – постоять на улице с корзинкой, а не хочешь – не буду тебя кормить!” Вот уж три дня и не обедала и не ужинала. Ноженьки-то и рученьки-то не терпят холоду, не могу стоять на улице… Плачу, плачу и ума не приложу, что делать буду!»

«Встала утром, взглянула в зеркало, так и ужаснулась: лицо-то нехорошее, нечистое, глаза-то какие-то неправильные, как будто искосились и застыли, как у покойника. Руки-ноги озябли вдруг, и сердце перестало биться. Закрылась с головой одеялом и думаю: сейчас смерть придёт!»

16. I

Родители (из деревни около Шестихина) привезли ко мне для осмотра девочку 4 лет. Жутко смотреть, до чего взволнованны и расстроенны оба. Оказывается, что их сын 14 лет уже несколько месяцев насиловал четырёхлетнюю сестренку. «Уйдем с женой работать, а мальчишку-то оставим нянчить девочку, а он вон чем занимался… Теперь вся деревня знает, проходу нам нету, мальчишка скрылся из дому – вот уже два месяца его нету, видели раз на станции, и с тех пор ни слуху ни духу…» Мать говорит, когда отец с девочкой вышли в приёмную: «Что мне делать? Видеть после всего этого не могу свою дочку, колочу её, пинаю ногами; понимаю, что она не виновата, а ничего с собой не могу поделать, боюсь, что как-нибудь задушу её…»

«Сочли меня кулаком, а за што, и сами не понимают: хозяйство вёл справно, всю жизнь работал, всем помогал, семью большую вырастил и всех в люди вывел… Только и думаю, что дьявол “их” сомущает, сами не знают, что нельзя пренебрегать теми, кем не надо бы пренебрегать… Думал-думал и написал Рыкову письмо страниц в двадцать. Не выбирайте, говорю, меня никуда, ни в какие Советы, никуда я и сам не пойду и не хочу, ни на какие собрания не хожу и не буду ходить, всё буду дома сидеть и к себе никого не пущу. Научите только, что мне делать, чтобы хоть какую-нибудь пользу приносить людям. Не привык я без дела сидеть сызмалости… Знаю, что ничего мне не ответит, только душу отвести хотел…»

21. I

«На собрании я только и сказал: “Не надо нам никакой классовой розни, хотим жить, как раньше жили, по-братски, по-Божьи…” За такие слова ячейка наша хотела меня арестовать, да собрание не допустило».

«Вы говорите, что у меня грипп? Что же со мной теперь будет?» – «Как что? Похвораешь да и выздоровеешь…» – «Ах ты, батюшки, да как же это так, да от гриппа-то ведь помирают, да что же мне теперь делать-то, да на кого же я деток-то своих оставлю?.. Вот уж не ждала, не думала, что от гриба помирать буду!..»

23. I

«Мне 41 год, мужу моему – 28… Я была раньше учительницей, теперь служу машинисткой в исполкоме. Муж коммунист: знаете, совсем не развитой, грубый. Живём вместе полгода. Чем дальше, тем я всё больше убеждаюсь, что напрасно я вышла замуж, мы чужие друг другу… Нам не о чем поговорить, подумать вместе… Он знает только одну постель и – стыдно говорить – мучит меня каждую ночь… Я чувствую себя разбитой, боли везде, голова кружится, руки дрожат, работать не могу. И сама я стала себе противной… Будущее… никакого у меня будущего нет!.. Конечно, нам нужно разойтись… Да, я уже решила уйти… но знаю, что вся моя жизнь отравлена навсегда!..»

Сиделка в поликлинике говорит мне: «До чего народ злющий стал… С каждым днём всё злее и злее становится! Оскорбляют, ругаются ни за что, – уж я и так редкий день не поплачу… Хлеба-то нет, вот и бросились все лечиться, а уж какое лечение от голоду… Пока дожидаются – все перессорятся, переругаются… Кто ни подвернись под руку – доктор ли, сиделка, регистраторши, – никому не спустят, всех облают!..»

26. I

«Бедняки совсем одолели… Власть-то и сама не рада: маху дали, с бедняком связавшись, оттолкнулась от середняка. Всё беднота да беднота, а про нас, середняков, и забыли… Сами посудите, ну разве это не нахальство: если середняк, например, сдал в кооперацию 50 пудов молока – ему премия один пуд хлеба, а бедняк ежели сдал 20 пудов – ему премию в 12 пудов хлеба! Так это как, по-вашему: “Опираясь на бедноту, в союзе со средником”!? Хорош союзец, только дурак этого не поймёт! А то ещё, скажем, лес на дрова отводят – бедноте в версте от деревни, а нам – в 15 верстах… Только развратили бедноту эту самую: если раньше хоть что-нибудь работали, теперь и вовсе ничего не делают – нам, дескать, и так всё дадут, работать не хотят, хорошую землю, удобренную, и ту не берут, вовсе ничем не интересуются… Какой союз у нас может быть со шпаной этой? По-нашему, на бедноте власть себе ничего не выиграет, а шею обязательно сломат!»