Записки бостонского таксиста - [21]

И вдруг Сеня Липкин сообщил мне, что Лёва покидает Советский Союз и уезжает в Америку. Я сначала подумал, что лёвино семейство решило таким способом улучшить свои жилищные условия, поскольку в Киеве никаких надежд на решение этого вопроса не было.

VIII

Я пришёл в их пенал, состоящий из трёх частей с небольшим отделением для карандашной резинки, каким являлась кухня, чтобы попрощаться с Лёвой. К этому времени у него уже было двое сыновей, которые сами играли в футбол, были завзятыми болельщиками киевского «Динамо», и потому футбольная проблема для лёвиного папы решилась сама собой. Когда я вошёл, то увидел огромное скопление народа. Я заметил, что людьми владело какое-то нервное возбуждение, хотя все улыбались, а от громких разговоров стоял такой шум, как от хлопанья крыльев неожиданно поднявшейся в воздух стаи пернатых. Это было естественно. Еще недавно за невинную переписку с американскими родственниками могли уволить с работы, меня в социалистическую Венгрию даже на две недели не пустили, хотя я был ударником коммунистического труда, а тут в Америку и навсегда. Мне хотелось расспросить Лёву о причинах столь непонятного, как мне тогда казалось, скороспелого отъезда, но суета вокруг него стояла такая, что это оказалось невозможным.

— Евгений, я никогда не буду зарабатывать так, как на родном электромеханическом заводе, — только и сказал мне Лёва. — Я получал зарплату мастера, прогрессивку в конце квартала, а в последнюю неделю месяца шёл в цех и подрабатывал на гравировальном станке, помогая выполнять план.

— Лёва, ты построил для себя коммунизм. Зачем же ты уезжаешь? — хотел спросить я, но не успел, потому что его вниманием завладели другие люди.

Тут я огляделся и увидел двух человек, сидевших особняком за журнальным столиком. Перед ними стояла бутылка водки, но закуски никакой не было. Ясно было, что эти люди случайно попали сюда, ни с кем не были знакомы и не стремились познакомиться. Я был в том же положении, поэтому взял стул и подсел к ним; тем более, что бутылка уже имелась в наличии, так что можно было «сообразить на троих». Тот, что сидел напротив меня, был высокого роста, лыс, голубоглаз, прыщав и носил длинные светлые усы. В углу его открытого толстого рта висела потухшая и прилипшая к губе папироса.

— Молятся, а сидят. Сволочь, — сказал он презрительно. Из дальнейших его слов я понял, что утром от нечего делать он зашёл в польский костёл и теперь делился впечатлениями со своим напарником.

— Слёзкин, — протянул он мне руку. Рука была влажная, липкая. — Начальник цеха на электромеханическом заводе.

— Бухин, давний приятель Лёвы — отозвался я и, сунув руку в карман, незаметно вытер её носовым платком.

Напарник Слёзкина, до сих пор хранивший молчание, вдруг произнёс:

— Я осуждаю такие нездоровые явления. Надо оказывать всемерное сопротивление американскому неоколониализму.

— Кавказец, — подумал я, — и, наверно, отставник.

Человек этот был явно восточного типа; на нём была гимнастёрка, перепоясанная солдатским ремнём, которая облекала полную, представительную фигуру.

— Это наш начальник отдела кадров, — представил напарника Слёзкин, — полковник в отставке товарищ Хьюго Шамес, бывший политический эмигрант из дружественной теперь Венесуэлы.

Товарищ Шамес строго посмотрел на меня и стал говорить:

— Я предупреждаю, что скоро состоится визит Фиделя Кастро на наш славный Киевский орденоносный электромеханический завод. Мы ждём тебя, дорогой Фидель, чтобы ты, товарищ, сказал нам речь на шесть часов.

Глядя на его дородную фигуру, я сказал:

— Это не для прессы, но у меня вопрос: вы что-нибудь читаете, кроме книги о вкусной и здоровой пище?

— А как же, — ответил бывший полковник. — Я выписываю газеты «Правда», «Красная звезда», а также журнал «Блокнот агитатора».

— А как насчёт Тургенева, — осторожно поинтересовался я.

— Я, конечно, в школе изучал классиков, — неопределённо произнёс товарищ Шамес, — но из иностранных авторов предпочитаю труды товарища Сталина.

Я хотел было разлить водку по стаканам, но меня остановил Слёзкин:

— Погоди. Сейчас принесут ужин.

— А что будет ещё и ужин? — удивился я, потому что еды на столах было предостаточно.

— Ох, и что вы говорите? — запаясничал Слёзкин. — И ещё какой ужин. Фаршированная рыба, фиш по-еврейски, жареный гусь со смальцем. О-ох, это что-нибудь особенного!

Когда мы уже приняли по стакану вовнутрь и закусывали разносолами, к нам неожиданно подошёл Лёва Рамзее, из нагрудного кармана его пиджака торчала жёлтая роза.

— Я рад, что вы подружились, — сказал Лёва, но его перебил товарищ Хьюго Шамес.

— Уезжаешь, — сказал начальник отдела кадров, — и правильно делаешь. Погостил и хватит.

Но Лёва не успел что-либо ответить бывшему полковнику, потому что его взяли в плен какие-то весёлые молодые женщины.

— Суслики. Безродные космополиты, — только и сказал Слёзкин, разливая остатки водки.

И тут мне в голову пришла неожиданная мысль, — а может мне тоже «свалить за бугор», как это делает Лёва Рамзес.

Когда я уходил, то до меня донеслись слова бывшего полковника Хьюго Шамеса:

— Наши трудящиеся берут предприятия под свой контроль. Это страшит олигархов и буржуазию. Они объявили нам войну. Я принимаю их вызов. Вы ведь знаете, что мне нравятся битвы. Я рождён для битвы! Я объявляю этим жалким безродным космополитам экономическую войну. Мы построим социалистическую Родину для достойной жизни рабочего класса!