Записка о миссии в Москву 1641 г. - [5]
Что же касается даров внутренних, незыблемой добродетели и святости поведения, потребных для такого дела, то я утешаю себя следующими соображениями. Во-первых, хотя для обращения невер{32}ного народа и требуются мученики и мужи великой любви и духа, и заслуживающие делать чудеса, тем не менее мы видим, что для проповеди и достижения некоего успеха среди верных христиан иногда оказывается достаточною и заурядная личность, не обладающая этими доблестями, лишь бы только она не вводила в соблазн своим поведением. Я же считаю москвитян не за еретиков или схизматиков (так как их схизма происходит не из настоящего корня схизмы, не из гордыни, а из невежества); а считаю их за христиан, введенных в заблуждение по простоте душевной. И потому я полагаю, что отправиться для собеседований с ними не значит еще идти проповедовать веру (каковое дело я никогда бы и не помыслил взять на себя), а значит лишь увещевать их к добродетелям, к наукам и искусствам, по введении каковых было бы уже более легким делом указать им заблуждение и обман, что и составит задачу уже иных (мужей), исполненных добродетелей и вдохновения. Сверх того москвитяне значительно лучше и способнее к восприятию благодати Божией, нежели еретики, и только совращены с пути греками, вследствие любви последних к первенству и споров их с Римскою церковью, так что дело представляется скорее вопросом юрисдикции, нежели веры, и (подвигом) менее возвышенным, нежели проповедь еретикам, которая ныне многими исполняется не без успеха. А сверх того у меня зарождается надежда и на то, что великие посты и смирение и терпение этих простецов могут перед величием Божиим возместить недостаток этих качеств и в (самом) увещателе. Потому что, как я уже говорил, и о. Поссевин [22] находился в сомнении (относительно этого), полагая с одной стороны, что эти бедняжки могут действительно достичь милости Господней в своей простоте и неведении. И, наконец, все дело вообще — в щедрой руце Божией. И если бы даже сейчас из этого и не получилось никакого плода, то по крайней мере не может из этого воспоследовать и никакого вреда.
Пункт IX. О других качествах миссионера.
«Послу вместе со спутниками, говорит он [23], лучше быть в пожилом возрасте». И так как он говорит о посольстве, то продолжает: «не должно посылать с ним многих, довольно пяти; переводчиков пусть будет два» (но в этом тут не будет нужды). «Если переводчик будет словенец или чех (Slavus vel Bohemus), то хотя он сначала не овладеет всем русским языком, но при продолженном пребывании весьма близко подойдет к нему; так {33} было у нас с одним, который был словенцем, и с двумя, которые знали по-чешски. Такие конечно будут приятнее москвитянам, вследствие врожденной подозрительности к подданным царства Польского. Пусть возьмут и священника словенца, чеха или русина. Платье пусть носят простое. Священник должен заручиться разрешением служить в переносном храме (in arca portatili) и давать отпущение в особых случаях. Пусть возьмет с собой благословенный елей, форму для просфор (ferra ad hostias conficiendas), вместе со священными одеждами и покровами, или тонкими занавесями из шелка, чтоб украсить ими часовню. Все можно безопасно поместить в малом месте, а между тем, когда развернешь, оно приводит в восхищение и располагает души к католическим обрядам. Наконец, он должен взять с собою для употребления следующие книги», которые я пока пропускаю.
Таковы другие, сделанные им, предупреждения относительно миссионера, все — требующие малого расхода и не сопряженные ни с усилиями, ни с трудностями, причем применительно ко мне многие из них излишни.
Пункт X. О предстоящих затруднениях.
1. «Иной может опасаться, следует ли смущать совесть москвитян, которые сами по себе крайне просты, мыслию об их схизме: ибо, в конце концов, невежественные люди в простоте своей может быть спасутся» [24].
Но этого затруднения можно избежать, так как я не намереваюсь много толковать с этими наиболее простыми людьми; наоборот, если мне представится к тому возможность, я имею в виду даже вовсе не упоминать о схизме, а только буду увещевать их к добродетелям и внушать им ненависть к порокам.
2. «Весьма тяжко пострадает тот, кто осмелится обличать русских в их обрядах. Проповедовать не дается никакой возможности, кроме того, что немногие приходят в церковь» [25]. Это затруднение не внушает опасений, так как я и не имею намерения проповедовать в церкви, а думаю пребывать только при дворе.
3. «Придворные с великим князем постоянно слышат много недостойного о католиках и о Римском первосвященнике от купцов, которые все еретики. Напротив, никогда не слышат о почти неисчетном числе католиков, о множестве дел благочестия, об единодушном согласии в вере и о величии нашего богослужения» [26].
{34} И против этого также возможно (извлечь) некоторое целебное средство из исторических трудов, которые я желаю выполнить и указать им (выяснить) величие и святость, неизменно пребывающие в святой Римской церкви, ссылками на другие истории или же посредством специального трактата о Христианской истории.
