Запах Вереска - [266]

Рид помнит это и чувствует, что они совершают одну ошибку за другой, только не может понять где. Он следит за мальчишкой уже почти две недели и ждет его бунта, побега, нападения, да чего угодно! Но ничего из этого не происходит. Вместо этого Алан сутками закапывается в старинной библиотеке и, грызя утащенные с кухни яблоки, углубляется в чтение. Он не пропускает ни одного трактата, ни одного манускрипта, и неважно, на каком он языке. Он впитывает их знания как губка. Примеряет на себе и, переделывая под себя, выдает такое, что впору поседеть.

В последний раз, когда этот шельмец пошалил со своими новыми силами, рухнула северная башня и вся прилегающая к ней стена. После экспериментов в химической лаборатории трех ученых, присланных Амикусом, пришлось соскребать со стен. А этому поганцу хоть бы хны. Он только шаркнул ножкой и, спрятав за спину руки, посмотрел на взбешенного до предела Свилиона глазами непорочного ангела. Магистр забыл причину своего предполагаемого сердечного приступа уже через десять секунд. Это раздражает, заставляет скрипеть зубами от злости, потому что глупый никчемный мальчишка, лишь по счастливой случайности получивший себе Искру, завладевает его местом. Тем, которое он с таким трудом получил ценой собственной крови, пройдя по головам сотен тысяч.

Именно эта злость становится той самой причиной, из-за которой он молчит об охоте, которую устраивают на человека взбешенные его привилегиями молодые вампиры. Он не даст им убить зарвавшегося сопляка, но это послужит ему хорошим уроком. И потом, он же не будет виноват, если малыша хорошенько попользуют. Не надо провоцировать голодных до такой жаркой крови хладных…

Алан чувствует, как меняется. Процесс идет уже не по дням, а по часам. Его мысли принадлежат уже не только одному ему. Там прочно засели голоса чужих. Они шепчут ему свои истории и днем, и ночью. Его кровь больше не холодна, теперь она пылает, словно костер, и от этого порой больно до слез. Он ловит губами морозный воздух на крыше смотровой башни и, раскинув руки, пытается услышать шелест за спиной. Но вместо него до ушей долетает полный боли крик и хруст ломающихся костей.

И злости от этого так много, что она топит его. Тянет в свое гнилое болото и холодной ледяной пеленой застилает глаза. Она горит болью раскаленного металла на запястьях и обвивает шею. Он спит и видит обрывки чужих снов. С каждым днем они срастаются в единое целое, и вот уже перед глазами чья-то жизнь. Алан знает, чья она, знает лица окружающих. Он проживает чужие судьбы и медленно вспоминает дорогие сердцу лица. От криков на полях брани и холодного дыхания смерти на собственном лице до жарких ночей в чьих-то объятиях. В его снах кровь на баррикадах римских улиц, вопли под стенами Бастилии. Голод в холодные зимы сорок второго и запах гнилой плоти в грязных клетках где-то во Вьетнаме.

Запутанные лабиринты чужого и одновременно своего. Где запах бесконечно любимого моря и рука Одина Всеотца на плече. Под сенью сосен в поцелуях первой, пока еще невинной любви. Под музыку великого Штрауса, играющего этой ночью лишь для избранных. В криках радости на достроенном с таким трудом Тауэрском мосту. В лисьей улыбке дочери, и морозным декабрьским вечером, на последнем балу Романовых.

Сотни душ, сотни поколений со своими грезами и надеждами. С взлетами и падениями, беспечной страстью и преданной любовью. Все это принадлежит его роду, его предкам… его потомкам. Алан помнит всех их и чувствует в себе кусочек от каждого. Они делают его цельным, заполняют собой всю пустоту, к которой он когда-то сам себя приговорил. Он помнит и это. Помнит лицо первого мужчины, которого он выбрал себе сам. Помнит тепло его рук и нежность в темных глазах. Страстный шепот у самого уха и клятвы, которые исполнялись всегда. Только сердце холодно. Ему плевать на все это, и безразлична грусть, которая иногда мелькает в темных глазах. Алан не знает, кому принадлежат последние воспоминания, но они делают его ненависть сильней и холодней. Он знает, что человек, которому принадлежал этот мужчина, был бесконечно благодарен и только. Не было ни любви, ни привязанности, ни желания.

Единственные воспоминания, которые вызывают в нем светлую грусть, это воспоминания о прекрасной женщине, которую он сам видел лишь раз. В далеком детстве и за это время она совершенно не изменилась. Только бабушка никогда не пела ему колыбельных, а этому белокурому, совсем маленькому мальчику, она поет их со слезами на глазах. Потому что сегодня она видит его в последний раз. Только он знает, что это не так, и хочет сказать, как сильно любит, что ни винит и будет помнить всегда. Но сделать этого он не может. Он знает лицо мужчины, который тихо скулит, прижав его к своей груди, и пытается разжать побелевшие пальцы, чтобы отдать его чужакам. В его светлых глазах бескрайнее горе и бесконечная любовь. Он чувствует ее так же сильно, как и в тот день, когда дедушка Ани, сидя у его постели, рассказывал сказки о вольных волках. Анрис Анарсвиль любил всех потомков своего сына, как собственных чад. Он любит их и сейчас, Алан знает это.