Запах Вереска - [250]

Ему приходится дважды моргнуть, чтобы прогнать пелену. Перед глазами кремовый потолок, усеянный золотыми звездами. Это его старая комната, его постель, но, вместе с тем, ощущение неправильности ситуации. А уже через несколько минут воспоминания ворохом обрушиваются на него. Он с ужасом хватается за шею, где сутки назад ему выдрали кусок мяса, и чувствует, как холодеют пальцы.

Алан медленно выползает из постели и, осторожно ступая по ворсистому ковру, подходит к туалетному столику. Собственное отражение смотрит с зеркала на него настороженно, с тихой паникой на самом дне глаз. Потому что вокруг темно. Окна глухо зашторены, и в комнату не пробирается ни один лучик. Свет в комнате дрожит от многочисленных свечей. Даже не светильников, а простых свечей. Салливан, вот честно, оценил бы всю романтику, если бы не понимание того, к чему ведут эти чертовы свечи! От того и страшно смотреть на себя.

На первый взгляд все так, как и было раньше. Если не считать аномально поблескивающих глаз. Но ему можно, у него тут, возможно, истерика намечается. Волосы напоминают воронье гнездо. На окаменевших плечах нет ни единой царапины, как и синяков на ребрах. А ведь его нехило так приложили о дерево. Сколько же он валялся без сознания? Это все то же его лицо, те же черты, но ведь он знает, что бывает с теми, кого покусали эти пиявки. Первые дни они совершенно не отличаются адекватностью. А он вполне себе в приличном состоянии, если не считать щетину. Но глаза все время возвращаются к ладони, лежащей поверх укуса. Он боится убрать пальцы, боится увидеть то, что с ним сделали. Убрать дрожащую руку трудно, но, сцепив зубы, он это делает. Чтобы изумленно выдохнуть. Его кожа такая же белая и гладкая, как и прежде. Нет ни уродливых шрамов, ни клейма. Даже следа от зубов не осталось.

— Твою же мать, — глухо стукнувшись головой о деревянную поверхность, выдохнул Алан, — нет, нервы с этими клыкастыми совсем ни к черту.

Ничего не меняется и тогда, когда он распахивает шторы, а за ними и окно. Свежий ветер врывается в комнату и разом тушит бесполезные свечи. А он стоит под лучами утреннего солнца и, зажмурив глаза, чуть ли не мурчит. Дышит полной грудью и еле улыбается краешками губ. Вокруг стоит запах вереска и сочный аромат липы. Снаружи слышны голоса слуг и ржание лошадей. Под его окнами спорят садовник с конюхом, и все настолько привычное, настолько родное, что почти возможно забыть об остальном. Но он не может себе это позволить, нужно собираться и поговорить с Валгири. Хоть все обошлось, но ему нужно знать, что произошло, и кому так понадобилась его шея.

Вся семья собралась в столовой, но о нормальном завтраке и речи быть не может. Кайрен рычит на всех. Маркус зло рявкает и говорит, что такими темпами брат загонит себя в очередной припадок. Диана убеждает отставить в сторону дела и хоть немного поесть. Эдди и Уоли просят немного отдохнуть, ведь он не смыкал глаз уже так давно. Даже Эрика тихонько берет его за руку, когда он встает из-за стола. Так что, его замечает только Джулиан.

— Алан? — вопросительно и с поднимающейся тревогой зовет он.

Этого хватает, чтобы все они резко развернулись к лестнице, на которой он сейчас застыл. У них эмоции с такой быстротой сменяют друг друга, но он цепляется только за одно лицо. Салливан смотрит на бледное, осунувшееся лицо альфы и чувствует, как внутри что-то ломается от этого больного и напряженного взгляда.

— Что такое? — улыбка выходит натянутой и еле заметно дрожит в уголках губ, — у вас такие лица, словно вы увидели привидение.

— Сутки назад мы так и думали, — брякает нервно усмехнувшийся Уолтер, за что получает локтем от мужа.

— Жаль разочаровывать тебя, детка, — закатив глаза, произносит Салливан и садится за столом на свое привычное место, — но трупные пятна мне не идут.

Кайрен, не отрывая глаз от него, снова опускается на свое место. И, впервые за все это время, Алан отводит взгляд не из-за обиды, а потому что ему трудно сидеть и только смотреть. Ему хочется большего, но он отлично знает, что больше не имеет никаких прав на этого мужчину. От этого внутри все воет настолько больно и оглушительно, что ему с трудом удается держать рвущиеся на волю эмоции. А Кай, черт возьми, смотрит!

— Ал, а ты себя как чувствуешь? — осторожно спрашивает комкающая салфетку Диана.

— Хорошо, — кроша булочку, рассеянно отвечает он, — только умираю с голоду.

Нет, серьезно? Напряжение в комнате возрастает на несколько градусов. Эдди натянут, как струна, и поглядывает на брата. Тот тоже в состоянии полной готовности. Одно слово, и они сорвутся с места. Маркус бледнеет на глазах и гнет вилку пальцами. Диана обреченно закрывает глаза, и только Кайрен продолжает пристально смотреть.

— Джер, чего встал? — тихо произносит он, и от его голоса по спине Алана ползут мурашки, — прикажи девочкам подать завтрак.

Джер поглядывает на него робко, но, кивнув, выходит из столовой. Алан так же рассеянно режет яблоки и старается отключить мозг. Потому что вокруг него слишком много Кайрена Валгири. Его голос, его запах, который он чувствует даже на таком расстоянии. Его проклятые глаза, которые словно оглаживают всего его. А внутри поднимается буря. Безумная, тоскливая и совершенно беспросветная. Он словно наяву слышит волчий больной вой. Его слишком много, и, когда перед ним с тихим стуком опускается тонкая фарфоровая тарелка, он даже не обращает внимания на то, что лежит на ней. До него лишь доходит тогда, когда он аккуратно отрезает по кусочку… сырого мяса.