Запах лунника - [10]

Невольно перекрестившись, Аня подошла к самому краю. Красавчик выжидательно поглядывал то на нее, то на люк, потом тронул лапой лестницу и заскулил. Все ясно, подвесные железяки не для собак.

— Сиди и смотри по сторонам, — приказала она ему. — Ты мне здесь не помощник.

Он понял, сел и навострил уши. Вокруг было тихо. Аня стала спускаться. Привыкнув к темноте, глаза ее различили внутри тайника те же холщовые мешки. Все (или почти все?) были на месте. Невиданная, жгучая ярость ударила ей в голову. Ничего больше не ощущая, кроме обуявшего ее бешенства, она пинала проклятые мешки ногами и выла, кусая губы. Наверху повизгивал Красавчик. Склонив морду набок, он заглядывал сверху вниз.

Мышеловка захлопнулась. Так или иначе, ее теперь убьют, как беднягу охранника.

«Ну, ладно! Я вам пристрою рогожинские миллионы напоследок…»

Почему-то вспомнилась Настасья Филипповна… Нелепая достоевщина полезла в голову… Из нижнего мешка, вспоротого накануне, вывалилась пачка баксов. От неистовых пинков доллары рассыпались по песчаному полу. Непонятно, откуда взялись силы у хрупкой женщины, только она распихала мешки в стороны и выволокла на середину, к самой лестнице, тот, вскрытый, достала початый целлофановый пакет и полезла с ним наверх.

Красавчик недоуменно вертел хвостом, поглядывал в ее сторону преданными глазами. Аня вывалила на траву все пачки, их было девять (десятую растоптала в подвале), в каком-то буйном безумстве она стала разрывать бумажные банковские бандероли и разбрасывать стодолларовые купюры вокруг. Ветерок, словно в насмешку, шевелил и шуршал банкнотами в траве. Завораживающее зрелище рассыпанных вокруг денег туманило разум, она чувствовала, что сходит с ума… А ведь там внизу оставалось еще много мешков. Она даже не знала сколько… «Что же я делаю? Что я делаю?… Здесь миллионы… Несколько миллионов… Новая жизнь… Власть, богатство…» — «Нет, — возражала сама себе Аня, — не бывает новой жизни, есть только другая… другая жизнь, но не моя…» — «И не другую жизнь вовсе, а смерть они принесли Георгию… Сколько еще крови на этих долларах?…»

Она вдруг сообразила, что разговаривает сама с собой, потом зачем-то прикинула: если сложить пенсии всех до последнего здешних хуторян за целый год — выйдет меньше половины одной только пачки зеленых! Какой же властью облечен негодяй, заполучивший столько баксов?! Что для него этот хутор? Живые люди? Райские земли, по одному доллару за сотку? Ей припомнилось, как какие-то парни снимали хутор на видеокамеру, и землемер приезжал обмерять огороды. Может быть, все уже здесь распродано втихаря? Кто же он, кто, этот всесильный подонок?!

Девять пачек… по сто купюр в каждой… Зеленые сотки разлетелись по поляне. Пустой целлофановый пакет она отшвырнула ногой в сторону. Таких пакетов в мешки набито по пятьдесят… «Господи, помоги мне! — взмолилась Анна. — Не дай лишиться рассудка из-за проклятых денег! Все равно конец. Так вот же вам, вот! Пусть все село, весь мир узнает, что здесь творится!»

Она спустилась снова в подвал, вытащила другой пакет, разорвала его зубами и стала разбрасывать веерами, по кругу, чертовы доллары…

Солнце взошло и стояло уже высоко, заливая поляну жгучим июльским жаром, вокруг не было ни души, даже Красавчик исчез куда-то.

— Гады, мерзавцы, трусы… Ну, подходите, подбирайте свои грязные баксы… Тьфу!.. Покажите ваши гнусные рожи народу… Все сюда, все… Эй, люди! — закричала Аня во весь голос.

Теперь она никого не боялась. Помирать, так с музыкой! Третий пакет рассеялся по поляне. Сердце выскакивало из Аниной груди, она взмокла, как загнанная лошадь. Ветер стих, и доллары зеленым ковром укрыли траву вокруг цоколя. Нет, нет, пока еще Аня была в здравом уме, хотя и слегка помраченном. Важным оставалось лишь одно: предать огласке то, что здесь творилось. В этом было ее спасение и справедливость… Но как, как? Кто позволит ей рассказать об этом? В какой газете?!

— Люди! Эй, люди!..

Кто-то обхватил ее сзади за шею и зажал рот рукой. Сопротивляться она и не пыталась. Дыхание перекрыло, и свет померк.

Глава пятая

Очнулась Аня в облачно — радужной своей постели, в домике, покинутом на рассвете. Рядом сидел Петр и заботливо поправлял мокрое полотенце на ее тяжелой еще голове.

— Ах ты бедолажка! — сказал он и погладил свою неразумную подругу по волосам.

Из глаз Ани потекли слезы. Она чувствовала себя маленькой девочкой, которую пожалел старший брат.

— Попей водички, я холодненькой принес, с родника. — Он поднес к ее губам чашку с водой.

Вода показалась Ане такой сладкой и вкусной, какой она не пила сроду. Петя улыбнулся, поправил подушку, устроил Аню полусидя, у окна, а потом, приложив палец к губам, сказал:

— Тсс, ни слова. Ты будешь молчать и слушать меня. Лады?

Аня кивнула, а что ей еще оставалось?

— Я нашел тебя здесь, в горячке. Ты никуда не выходила, ничего не делала, никого не видела.

У горемычной робинзонки только удивленно полезли вверх брови.

— Анюта, не смотри на мена, как на рождественский пряник. Повторяю: я вошел в дом и застал тебя в горячке. Ты бредила от пережитых волнений. У тебя жар.

— В самом деле? — Слабая надежда на то, что она действительно забылась бредовым сном, зародилась в доверчивой женской душе.