Запах цветущего кедра - [2]

И тут её осенило: надо заставить Стаса забраться на кедр и сорвать эти цветы! Что-что, а уж каприз её он выполнит, и вообще, сегодня ему достанется...

Женя пошла к своему ложу и боковым зрением уловила нечто, нарушающее привычный рисунок близкой опушки леса. И то ли в ней прозвучало, то ли послышалось обронённое кем-то осуждающее слово:

— Срамота!

Негромко так, но внушительно, как внутренний голос.

Пожалуй, минуту Женя всматривалась в тёмно-зелёную, непроглядную кромку кедровника, но ничего не заметила. И всё-таки что-то заставило вернуться к столу под навесом, где оставался её спортивный костюм.

— И впрямь срамота, — согласилась она. — Нудистский пляж тут устроила...

Успела надеть брюки и только взяла куртку, как прямо перед собой, на опушке, отчётливо увидела силуэт высоченного человека, мелькнувшего между деревьев.

— Эй, кто там? — спросила негромко и села, ощутив слабость в ногах.

Они возникли на фоне тёмного кедровника, словно проявились на фотобумаге: сначала обозначились контуры двух фигур — один чуть ли не саженного роста, другой короткий, кряжистый, длиннорукий, — и лишь потом отрисовались лица, одежда и прочие мелкие детали. Высокий был каким-то умиротворённым, золотобородым и длиннолицым, с косичкой, выглядел молодо, лет на тридцать, и более напоминал святого с иконы; низкий же, напротив, был много старше и походил на замшелого лешего — пегая борода веником, такие же волосья до плеч, нос крючком, да ещё при этом стриг чёрными, прищуренными глазами из-под низких бровей и надвинутой на лоб бесформенной шапки. Страшный и смешной одновременно! Вообще вид незнакомцев сразу ей показался ненастоящим, поскольку оба выглядели ряжеными и потешными: длиннополые синие рубахи под поясами, у каждого на животе по ножу в ножнах, а на плечах — безрукавные кожаные распашонки, отороченные по вороту и полам тёмными соболями. Не обыденные и до смешного богатые, должно быть, одеяния!

Иконописный детина смущённо приблизился к столу, встал перед Женей, как-то театрально стащил суконную с соболиной оторочкой шапку и потупил свои постнические, но выразительные очи. Вероятно, это был некий торжественный момент, что-то сказать хотел, но вызывал лишь улыбку, поскольку слишком уж неожиданной и забавной была его причёска — светлые волосы зализаны спереди, чем-то намазаны и туго завязаны широким кожаным ремешком. В сочетании с прочим одеянием — эдакий поп, или, точнее, попище!

Его пегий спутник поспешно обогнул стан геологов, пострелял взором и, убедившись, что поблизости никого нет, зашёл к Жене сзади.

— Здорово были, красавица! — поздоровался он громко, надтреснуто и грубовато, словно понуждая Женю оглянуться.

Она не оглянулась: смешной ряженый детина словно приворожил взгляд своим иконописным образом.

— Дак что, Прокопий, — спросили за спиной насмешливо и как-то угрожающе, — по нраву ли тебе отроковица?

Саженный малый на секунду поднял взор, ничего не сказал и вновь опустил выпуклые веки. Его золотистая, окладистая борода искрилась на солнце, и Женя ощутила совсем уж неуместное и шкодливое желание её погладить, как гладят котёнка.

— Или не глянется товар? — поторопил леший.

— По нраву-то по нраву... — медленно и натруженно выдавил молодец. — Да осрамилась...

— А кто позрел-то? — ухмыльнулся леший. — Никого нету!

— Я и позрел...

— Дак тебе позволительно! И старики велели нагую взять!

— Ежели так токо... — скромный детина откашлял хрипотцу. — Ишь, растелешилась...

— Загорала она на солнышке! У них, как у соболей, заведено: чем шкурка черней, тем дороже!

— Это у соболей, — всё ещё тянул богообразный великан с потупленным взором. — А девице след быть с одним пятнышком на хвосте, подобно горностаю.

— Да где же взять ныне с одним? Они пятнисты от рождения! Какая уж досталась по жребию.

— Сомнения есть...

— Ты жениться хочешь? Твоё слово?

— Хочу.

— Ну и добро! — заключил его весёлый спутник. — Проведёшь сквозь чистилище, отбелишь шкурку-то, вот и будет тебе жена!

— Разве что сквозь чистилище, — неуверенно согласился «жених».

— Собирайся-ка, девица, взамуж!

Мало того что стояли они и препирались, будто Жени рядом не было, так ещё леший выглянул из-за её спины и рассмеялся в лицо!

— Уж не за тебя ли замуж? — надменно усмехнулась она.

Затылок ознобило: от лешего исходил некий неясный, однако прилипчивый страх, смешанный с омерзением.

— Дак я женатый, — серьёзно ответил тот. — За Прокошу пойдёшь.

Она ещё хорохорилась, но чувствовала, как уходит наигранный циничный задор.

— За этого, что ли? — кивнула на детину.

— За него, ласточка, за него. Суженый твой...

А этот суженый приблизился ещё на шаг и внезапно встал на колени и поклонился ей до земли — ничего подобного она не видела, не ожидала и на мгновение оторопела.

— Что это он делает? — спросила она сама у себя.

— За себя зовёт взамуж, — однако же объяснил спутник.

— Почему молчит? Пусть сам скажет! А я подумаю.

— По обычаю я речи веду, — леший всё ещё вертелся сзади, и от этого холодило спину. — Я сват при нём. Он и так сёдни много говорит! Даже про горностая вспомнил!

— Так вы меня сватаете? — Женя засмеялась и сама услышала предательский звон в голосе, возникающий от слабеющей воли. Кажется, ещё минута — и способность к сопротивлению переломится, как лучина.