Западноевропейский сонет XIII-XVII веков - [37]

В свой час опять укутает листва.

И прошлое вернется. И страница —

Прочитанная — снова повторится…

Таков закон всеобщий бытия.

И лишь любовь не воскресает снова!

Вовеки счастья не вернуть былого,

Когда ужалит ревности змея.

* * *

Когда берет Пресьоса бубен свой,

Когда напевом ветер побеждает,

Рой алых роз уста ее рождают,

Персты творят жемчужин звонких рой.

И чудеса безгрешны, хоть порой

Смущают ум и душу возбуждают;

Пресьоса ими небу угождает,

Бесхитростной пленяя чистотой.

Навек запутались в кудрях прекрасной

Сердца влюбленных, и слепой божок,

Растратив стрелы на нее напрасно,

В очах ее светильник свой возжег:

Как две звезды, они сияют властно,

И в них — даров чудеснейших залог.

* * *

Святая дружба! Ты глазам людей

На миг свой образ истинный открыла

И вознеслась, светла и легкокрыла,

К блаженным душам в горний эмпирей,

Откуда путь из тьмы юдоли сей

В мир, где бы ложь над правдой не царила

И зла добро невольно не творило,

Указываешь нам рукой своей.

Сойди с небес иль воспрети обману

Твой облик принимать и разжигать

Раздоры на земле многострадальной,

Не то наступит день, когда нежданно

Она вернется к дикости опять

И погрузится в хаос изначальный.

На катафалк короля Филиппа II в Севилье

(Хвостатый сонет)

Свидетель бог, я нем; сознаться надо,

Здесь всякий онемеет в восхищенье.

Чтоб описать сие сооруженье,

Я отдал бы червонный без досады.

Клянусь Христом, все, что доступно взгляду,

Мильоны стоило, и, без сомненья,

Севилье в славу, Риму в посрамленье

Столетье простоит сия громада.

Бьюсь об заклад, монарший дух, пожалуй,

Покинул вертограды горней славы,

Чтоб насладиться этими местами.

Сие услышав, некий бравый малый

Вскричал: «Сеньор солдат, клянусь, вы правы

Тот подлый лжец, кто будет спорить с вами!»

И с этими словами

Он шляпу сдвинул, огляделся лихо

И прочь пошел. И снова стало тихо.

На одного ратника, ставшего христарадником [81]

Один храбрец в солдатском одеянье,

Жрец смерти рьяный в сотнях ратных споров,

Решил, что выгод нет от них и сборов

И прибыльней даянье, чем деянье.

Не слыша боле в кошеле бряцанья,

Встопорщил ус, дабы явить свой норов,

Кружок богатых приглядел сеньоров

И, подойдя, воззвал о подаянье:

«Подайте бедняку, себе ко благу,

Иль поступлю, клянусь рукой вот этой,

Как мне велит обычай мой военный».

Но тут один из них, схватясь за шпагу,

Вскричал: «С кем говорите вы, презренный?!

А коль подачки нету,

Что вам велит обычай ваш хваленый?»

Смельчак ему в ответ: «Уйти без оной!»

На одного отшельника

Был славный фехтовальщик Кампусано,[82]

Кинжалом, шпагою владел нехудо:

В Кастилье много изувечил люда,

А сам не получил и легкой раны.

Махнул он в Индии — на подвиг бранный:

Мнил, будет там ему дублонов груда;

Хромым, кривым вернулся он оттуда

И без руки — а золота ни грана.

Тогда, запасшись четок нитью длинной

Дубинкой да силком для мелких тварей,

В пустыне сей он порешил укрыться,

Живет он со своею Магдалиной,

Блажен и счастлив, как святой Гиларий:

Нет худа без добра, как говорится.

Луперсио Леонардо де Архенсола

* * *

О смерти отблеск, злой кошмар, не надо

Терзать меня, изобразив конец,

Пришедший единенью двух сердец, —

Любовь последней служит мне отрадой.

Спеши туда, где дремлет за оградой

Тиран, замкнувшись в золотой дворец,

Где спит, за свой карман держась, скупец, —

Чтоб сон для них был мукой — не усладой, —

Пусть первому приснится, что народ

Стальные двери в гневе пробивает,

Что раб продажный в руки нож берет;

Второму — что богатство убывает,

Что в дом его проник разбойный сброд;

И пусть любовь в блаженстве пребывает.

* * *

Я время вызвал (вытянул!) на бой,

Когда наперекор его уставу

Пустился возрождать былую славу

Тех, кто в забвенье брошен был судьбой;

Но к этой увлеченности слепой

Могла ли спесь не подмешать отраву?!

Помстилось мне, что я нашел управу

На тьму веков. Как я был горд собой!

И тут меня, безумца, полонила

Любовь, чтоб ей одной мои чернила

Расплескивали радужную лесть.

И хоть могло бы время эти узы

В прах источить — оно бежит обузы,

Из мести оставляя все как есть.

К развалинам Сагунто [83]

Уже не стены, нет, — в обличье стен

Я вижу призрак нашей горькой славы:

Здесь пал Сагунто, город величавый,

Презревший смерть и посрамивший тлен.

Векам корыстолюбья, лжи, измен,

Вот он, пример величия кровавый:

Ни лестью, ни угрозами расправы

Не пошатнул твердыни Карфаген.

О, как бы мне твое, Сагунто, горе

С моим сплести — я с веком жил в раздоре,

Неколебимость возведя в закон.

И если, грозной жертве Ганнибала,

Тебе могила памятником стала,

Пусть и моим надгробьем станет он.

* * *

Промаявшись на пашне допоздна,

Спит селянин, а чуть сошла дремота,

Он вновь на пашне — новая работа

Рассветом для него припасена.

Едва уймутся плуг и борона,

Черед лозы, ей так нужна забота,

А дальше время жатвы, обмолота,

И снова пожня требует зерна.

Так вот предназначение людское:

Трудиться и, мечтой об избавленье

Прельщаясь, подвигаться вновь на труд.

Вот так жестоким кажется благое,

Ведь постоянство мира — в обновленье,

И лишь безумцы с ним войну ведут.

* * *

Я не страшусь ни злых зыбей, ни шквала,

Ни яростных пиратских каравелл,

Достанься даже рабство мне в удел —

Привыкнешь, и цепей как не бывало.

Я не страшусь ни подлого кинжала,

Ни — прямо в сердце — ливня скифских стрел,