Западноевропейская поэзия XX века - [8]

Лежат тюлени, в лень волны влитые,

Лягушки дальние урчат — вода им в радость.

И серебром ребрится бледный месяц в медных далях.

Мель вод всосала ужас мой, как в глотку, в отмель, —

И лодку, и друзей удалых.

И каждый друг-приятель мертв!

И брат мой тоже мертв.

И где вы все, родные?

ДИКИЙ ЛЕБЕДЬ

Всем воздухом владеет птица,

Всеми хвоями на соснах,

Над горами взмыв на веснах,

Взмыв на крыльях по-над брегом.

Я омертвен блеклой стужей,

Я осыпан белым снегом,

Ты опет песком пустынь,

Вольный дикий лебеденок.

Сияет солнце для тебя,

Тебе не страшен буйвол бури, —

Крылья выше туч возносят,

Вольный дикий лебеденок.

Я во прахе копошусь.

Себя за горло взять могу всегда.

И — прочь из жизни! Но куда?

ГЕРМАН БРОX Перевод В. Топорова

Герман Брох (1886–1951). — Романист, эссеист, поэт и драматург. Сын фабриканта, он отказался от успешно складывавшейся карьеры предпринимателя ради литературной (а позднее — и научной) деятельности. После аншлюса был схвачен гестапо; лишь при содействии влиятельных друзей (в том числе Д. Джойса) писателю удалось эмигрировать в США.

Одним из первых начал заниматься проблемами массовой психологии. Наиболее известное произведение — роман «Смерть Вергилия» (1945).

Стихи Г. Броха на русский язык переводятся впервые.

ТЕ, КТО…

Те, кто умывается холодным потом пытки, —

в спазмах истязания,

в огне геенны, —

вправе запеть;

и сделай они это,

возник бы двусмысленный язык, населенный

чудовищами

антонимов.

Но молчат: заткнул

кляп судьбы

разинутые глотки; молчат и теперь.

Ибо слова их — немы

для нас, густая икота уничтожения;

нам, кто вправе слушать,

судьба заткнула разинутые уши.

Таращимся друг на друга.

Наши глаза, их глаза

обманывают, и обманываются,

и надеются обмануться

внешним человекоподобием.

Прервется молчание — пропадем.

ПОКА МЫ СЖИМАЛИ ДРУГ ДРУГА В ОБЪЯТЬЯХ

Пока мы сжимали друг друга в объятьях,

кони Апокалипсиса[3] уже пустились вскачь.

Или нам не было слышно? О,

слышно, но звук долетал издалека,

оборачиваясь чем-нибудь относительно невинным:

газетной передовицей, последними известиями по радио.

Один раз я побывал в их лапах,

побывал — и чудом ускользнул невредимым,

ускользнул невредимым,

и поэтому та смерть — не в счет,

не в счет — след когтей на шее.

Я лишь один из многих.

Передовицы и последние известия

были стенами нашего приюта,

под потолком полыхало пламя

догорающих городов.

Мы не любили смотреть наверх, но, глядя наверх,

мы видели пламя.

Не из страха закрывали мы глаза и не из

равнодушия к чужому горю затыкали уши,

не из решимости

убежать оказались мы вдвоем, а единственно потому,

что непременно нужен кто-то,

о ком думаешь в последний час,

о чьем спасении мечтаешь.

Иначе — смерть нестерпима.

Так я нашел тебя, и, может быть,

избрав меня, ты об этом догадывалась.

Иначе бы мы не могли сжимать друг друга в объятьях,

когда кони Апокалипсиса уже пустились вскачь

и мы знали, что под их копытами,

как орехи, трещат черепа.

ГЕОРГ ТРАКЛЬ

Георг Тракль (1887–1914). — Сын торговца скобяными товарами. Г. Тракль изучал в Вене фармакологию, был лейтенантом медицинской службы в австрийской армии. При жизни выпустил только сборник «Стихотворения» (1913), почти не был известен даже любителям поэзии. Умер при невыясненных обстоятельствах, возможно приняв по ошибке слишком большую дозу снотворного. В последние десятилетия популярность творчества Тракля резко возросла, современное литературоведение причислило его к лучшим лирикам, писавшим по-немецки в XX в.

Одна из высших литературных премий Австрии носит его имя.

На русском языке впервые опубликован в 1923 году (в переводе С. Тартаковера).

ЗИМНИЕ СУМЕРКИ Перевод В. Топорова

В небе — мертвенный металл.

Ржавью, в бурях завихрённой,

Мчат голодные вороны —

Здешний край уныл и вял.

Тучу луч не разорвал.

Сатаной усемеренный,

Разногласный, разъяренный

Грай над гнилью зазвучал.

Клюв за клювом искромсал

Сгустки плесени зеленой.

Из домов — глухие стоны,

Театральный блещет зал.

Церкви, улицы, вокзал

Тьмой объяты похоронной.

Под мостом — ладья Харона[4].

В простынях — кровавый шквал.

ПЕСНЬ О ЕВРОПЕ Перевод С. Аверинцева

О, как бьет крылами в ночи душа:

В пастушеский век брели мы вдоль дремотных лесов,

И нам служили красный зверь, зеленый цветок и говорливый ключ,

Смиренные. О первобытный напев сверчка,

Цветенье крови на жертвенном камне

И крик одинокой птицы над зеленым безмолвием вод.

О звезда крестовых походов и вы, пламеневшие муки

Плоти, пурпурных плодов ниспаданье

В вечерних садах, где от века мы набожно дни проводили,

Отроки, воины ныне, в бреду кровавом и звездном.

О кроткий дар ночных синецветов.

О времена тишины и осеннего злата,

Когда мы, монахи, прилежно пурпурные гроздья сбирали,

И окрест светились роща и холм.

О вы, охоты и замки; покой вечеров,

Когда справедливое мыслил в затворе своем человек,

Бога живую главу уловляя молитвой немой.

О горькое время конца,

Когда мы в чернеющих водах узрели каменный лик.

Но любящие, осиянны, серебро своих век подымут —

Единый род. Струится волной с заалевших подушек

Ладан, и воскресших сладостно пение.

СОЛНЦЕ Перевод С. Аверинцева

Каждый день желтое солнце уходит за холм.

Прекрасен лес, темный зверь,

Человек — пастух иль охотник.

Пурпурно забьется рыба в зеленом пруду.